Вот только позвонить Ирэне духу пока не хватало. Ничего, она всё равно сейчас вся в делах… Переговоры, то-сё. Это нам, безработным, делать нечего. Лежим вот… огурцы трескаем.
– Ты сама-то как? – мама провела по моей руке.
– Не знаю, – вырвалось у меня. – Ну, то есть… всё в порядке.
Мама молчала. Если бы она принялась спорить, доказывать, что я расстроена, мол, нет-нет, я же вижу, я же чувствую, материнское сердце не обманешь… Но она просто сочувственно молчала. И я не сдержалась и всё ей вывалила. И о том, как мне Роза Васильевна сказала: «У вас образования нет». И губы скривила – вот так!
Мама фыркнула.
– У тебя вообще-то и правда его нет.
– А зачем тогда меня позвали?! Поиздеваться?
– Да нет, Марусь… Она Дану защищала.
– От меня?! Мам! Ты вообще зачем её оправдываешь? Ты на чьей стороне?
– На твоей. Поэтому и оправдываю. Чтобы ты не бросала работу, а вернулась и разобралась, в чём там дело.
– Тебе перед Ирэной неудобно, – упрекнула её я. – Вот и уговариваешь. Не хочу я разбираться. Подумаешь, работа! Новую найду!
– А Дану не жалко? – тихо спросила мама. – Вы с няней не поняли друг друга. А ребёнок чем виноват?
– Не дави на меня.
– Не буду, – неожиданно согласилась мама. – Сама решишь. А огурец твой можно доесть? Ты так хрустела аппетитно. Аж захотелось.
– Он холодный, горло простудишь! – не удержалась я.
Мама засмеялась и толкнула меня в спину. Легонько так.
– Ухожу, ухожу!
– Я тебя не гоню.
– А чего толкаешься?
– Это не я…
Я резко обернулась. Не мама? Тогда кто же… неужели?
В тишине и покое комнаты, наполненной до краёв жёлтым паром, меня пронзила мысль: а ведь у мамы не просто живот! Там человек! Он толкается! С ума сойти…
Нет, я, конечно, и раньше клала руку на мамин живот по её требованию и ощущала какие-то толчки, которые, если честно, меня не слишком впечатляли. Но, видать, через ту брешь в моей крепости, которую пробила Роза Васильевна, проникали не только грусть и неуверенность, но и что-то новое, удивительное, что раньше не могло пробиться в ворота.
Я осторожно положила маме руку на живот и снова ощутила пинок.
– Эй, ты там, футболист! Полегче! Маме больно.
Она засмеялась по-настоящему, хотя ей и было нельзя. И добавила:
– У тебя строгая сестра. Ты ещё не родился, а уже воспитывает. Скоро будет тебя испанскому учить!
– Забавно, – пробормотала я, – забавно…
Ну правда, как это? Сейчас – живот. А совсем скоро – человек. Настоящий. Которого можно будет учить испанскому.
Мои рыцари ещё лежали и стонали, но мимо них бежали ко мне в крепость новые мысли и чувства, подмога в крепких, только что выкованных доспехах, и они закрывали собой брешь, и я снова могла дышать свободно.