«Познакомьтесь!» — сказал Ипатов.
Майора, оказалось, звали Рашидом («Ни за что не скажешь, что татарин», — удивился про себя Ипатов, имевший весьма смутное представление о татарах), а его приятельницу — Кленей.
«Полное мое имя Клеопатра, — пояснила та. — Была в Древнем Египте царица Клеопатра, не слышали? О ней еще Пушкин писал».
«И не только Пушкин, — заметил Ипатов. — Шекспир тоже!»
«Вот видишь, сколько о тебе понаписано!» — сказал майор, усаживаясь.
«Кленя, Кленя, Кленечка, полюбила Ленечку, — весело отозвалась Кленя, — а у Ленечки дела: жена тройню родила!»
Светлана нахмурилась и отодвинулась в кресле: ее явно шокировали Кленины манеры, беспокоило, как бы кто-нибудь не подумал, что они из одной компании. У Ипатова же Кленя не вызывала никаких отрицательных эмоций; наоборот, она показалась ему даже забавной и по-своему привлекательной. К тому же, что-то в ней смутно напоминало Веру. То ли чуть хитроватая простота, то ли почти детское добродушие. В какой-то мере на отношение к ней Ипатова, наверно, сказывался и ореол ее спутника. Впрочем, если быть честным до конца, знакомство с Рашидом делало значительнее в глазах окружающих и его, Ипатова, тоже. А через него и Светлану, хотя она этого, очевидно, не понимала.
Вскоре зал снова заполнили зрители, и под бодрую мажорную музыку, вырвавшуюся из оркестровой ямы, ожила сцена. Всего несколько минут потребовалось Ипатову и Светлане, чтобы наверстать упущенное. Теперь они не хуже других знали, кто кого любит и кто против кого борется.
Как-то спустя много лет Ипатов пытался вспомнить содержание оперетты. Долго и тщетно напрягал память, пока наконец откуда-то из ее глубин не вынырнули два матроса: один — длинный, другой — маленький, — лихо отплясывающие не то чечетку, не то еще что-то. Возможно, если бы он поднатужился чуть больше, то припомнил бы и мелодию: она уже почти всплыла; при желании, наверно, можно было бы зацепить и ее. Но он поленился, и она снова ушла куда-то на самое дно. А потом, опять через много лет, он однажды услышал по радио дуэт героя и героини из этой оперетты. И даже, себе на удивление, запомнил слова и мотив: «Стелла, ты недаром зовешься звездой золотой…»
Забывчивость эта, скорее всего, объяснялась невниманием к тому, что происходило на сцене. Чего греха таить, он и слушал вполуха, и смотрел вполглаза. Все мысли его вертелись вокруг Светланы. Он улавливал каждое ее движение, каждый жест, каждую гримасу. Вот она заскучала… улыбнулась… фыркнула… поморщилась… задумалась… замечталась… покосилась на него, почувствовав на себе его взгляд… потом на какое-то время опять заинтересовалась происходящим на сцене… и снова заскучала… Мало того, что он любовался ею, он еще пытался понять, что скрывалось за тем или иным жестом. Иногда это ему удавалось, потому что хоть краем глаза, но продолжал следить за действием: он без труда угадывал, что Светлане нравится, а что нет. Но когда она уходила в себя, ему оставалось только ломать голову.