Пленный японский пулеметчик Хаяси, член городского совета, работавший над темой: «Труд и безработица в префектуре Токио», пришел тогда к Осуде и предложил ему учредить кружки воспоминаний о жизни во всех девяноста трех японских, китайских и корейских землячествах.
— Ничто так не воспитывает человека, как собственный опыт, изложенный вслух.
Осуда был вполне с ним согласен и сел за разработку новых форм работы, как пришло известие: авиадесантом Шершавина захвачен японский шпион Мурусима и направляется в Сен-Катаяму на гласный суд. И не было времени думать о кружках или сенокосах, и Шлегелю ежедекадно посылалась все одна и та же депеша:
«Город состоянии организации подробности почтой».
*
На процесс Мурусимы вызвал Осуда Василия Лузу и Ван Сюн-тина. Оба лежали, раненые, в городе Ворошилове и прибыли с опозданием.
Бывший партизанский старшинка Тан Пин, потерявший ноги под Гирином, а теперь помощник Осуды по административным делам, также должен был выступить в качестве свидетеля, но умолял отпустить его в отпуск.
— Я не могу говорить на суде, что я Мурусиму менял на испорченные пулеметы.
— Почему не можешь? Менял же.
— Убьют, честное слово. Тут же на суде могут меня убить партизаны.
— Но ты же менял?
— Ну, когда дело было! Тогда дурной был.
Во всех землячествах города, у всех костров изучали процесс, потому что судили не старого Мурусиму, а старый порядок, его породивший, и много грязных и подлых имен прибавилось к имени Мурусимы. Каждый судил в нем шпионов и предателей своей жизни. Мурусима вел себя человеком несчастным, всеми обманутым. Речь его была исповедью раскаяния. Наивно и как бы даже не понимая, что делает, разоблачал он своих старых товарищей по профессии, выдавал еще нераскрытых своих «парикмахеров» или «газетчиков» и подробно излагал методы японского шпионажа в Азии и Европе. В черном сюртуке, в золотых очках, сухонький, седой, он с азартом рылся в записных книжках и цитировал на память приказы, будто не его судили, а он сам кого-то судил.
Он был похож на профессора, читающего о невероятных открытиях. Десятки иностранных корреспондентов прибыли в Сен-Катаяму на процесс Мурусимы.
Мурусима кланялся и улыбался корреспондентам, приводя всех в крайнее смущение. Он был внимателен и к своим слушателям и, когда в зале становилось шумно, произносил озабоченно:
— Тише, тише, друзья мои, у нас еще очень много работы.
Всякая жизнь в городе замерла, и тогда впервые Ольга оказалась свободной. Беснуясь и вопя, ее студенты с утра до вечера торчали перед радиорупорами, обсуждая откровения Мурусимы.