Вечер застает их на холмистой дороге в глубине Амурского залива. По лесу пробирается туман. По лесорубным тропам его длинная белая струя легко спускается с холмов в глухие пади и растекается меж дерев.
Сырой солоноватый ветер липнет к лицу. Они возвращаются в город затемно и, не заходя в вагон, бредут на пристань, где их уже поджидает у стенки готовый к отходу баркас.
— Можно отваливать? — спрашивает капитан баркаса, веселый, вечно играющий в козла Боярышников.
— Пожалуйста, — отвечает Михаил Семенович и прибавляет рассеянно: — Как освободишься — залезай в кают-компанию, сыграем перед, сном.
— Есть залезай, сыграем, — шутливо отвечает капитан. Черняев сидя спит в крохотной кают-компании.
Михаил Семенович и Луза отправились осматривать работы по береговой обороне.
— Товарищ начальник штаба, проснись, покажи телеграммы, — ласково говорит ему Михаил Семенович.
Не открывая глаз, Черняев бормочет:
— Все в порядке. Ваши все посланы, а вам из края ничего нет.
— Я ж не в отпуску, — недовольно замечает Михаил Семенович. — Как это нет? Проспал, небось.
— Честное слово, ничего не было, — говорит Черняев, еще крепче закрывая глаза.
Он приготовился к морской болезни и сосредоточенно ждет ее первых спазм.
Михаил Семенович свободен, делать ему решительно нечего. Капитан задержался на мостике, и он пристает к Лузе. Долго и мелочно расспрашивает он его о колхозе, о приграничном быте.
— Липовый ты у нас активист, — печально говорит он Лузе.
— Почетная липа. А ведь одно время в председателях колхоза ходил.
— Отпусти ты меня — спать охота, — сердито защищается Луза.
— Расскажи хорошую историю — отпущу.
И Василий Пименович Луза медленно и неловко рассказывает истории, выдумывая их на ходу, но Михаил Семенович все их равнодушно бракует.
— И что колхозники твои смотрят? Я б такого, как ты, в три шеи выгнал, — говорит он уже раздраженно и начинает рассказывать сам. Это не речь, а сказка о цементе, которого ему всегда не хватает. Он любит выдумывать новые способы выработки цемента и мечтает найти «клейкие земли».
— И вот, допустим, приходит ко мне человек и говорит: нашел я клейкие земли, ну, что-нибудь вроде нефти или природной смолы, или там вроде торфа. Запас сто тысяч тонн. Я б ему, ни слова не говоря, отсчитал сию минуту сто тысяч целковых.
— Отсчитал бы?
— Сию ж минуту!
Сейчас Михаил Семенович говорит почти сам с собой и не похож на ответственного хозяйственника, старого боевика, всеобщего учителя, каким он бывает на людях. Он просто человек с усталыми глазами и морщинистым лбом, у которого жизнь — из цемента и гречневых круп, мануфактуры и угля, как бывают жизни из вечных страстей и стихов.