В их аппараты часто стучалась тайга.
— У нас мало-помалу и соседи заводятся, — говорит тогда, подмигивая, радист Жорка.
Он дружил с миром, знал всех людей на две тысячи километров вокруг, знал, кто над ним пролетает, и через два дня на третий получал привет от летчика Френкеля, с которым мечтал увидеться.
Жорка и узнал первый, где обретается Женя Тарасенкова.
— Это ты украл Тарасенкову? — спросил он Френкеля.
— Я.
— Куда дел?
— В Хабаровске, учится.
— Врешь.
— Слово даю. Парашютистка будет.
— Скажи, пусть ко мне спрыгнет для разговора.
— Ладно, посидишь и без нее.
— Я пошутил. Мы же, знаешь, на холостом положении. Ну, так я сообщу геологам, что нашлась, а то ищут по всей тайге, на уголовное дело сворачивают.
Он сообщил всей тайге, что Тарасенкова благополучно обретается в Хабаровске и что увез ее Френкель, и получил издалека ответ: «Скажи твоему Френкелю: пускай переходит на новую трассу, увижу — убью насмерть».
Кто это был, так Жорка и не дознался, и Френкелю ничего не передал.
III
Мурусима заканчивал свою инспекторскую поездку, спеша в Харбин. Его последнее письмо, написанное в той осторожной манере, какая всегда была присуща его оперативной тактике, являлось полемическим. Письмо поднималось до философских высот в характеристике основных принципов разведывательской работы.
На заимке никого не было. Поутру должен был явиться проходчик Шарапов, и Мурусима, сдав почту, намерен был в тот же день, но другим, более длинным и сложным путем, посетив еще раз своих резидентов, переправиться на манчжурскую сторону.
Он считал свою поездку превосходной. Она была проведена тонко, рискованно и дала ценнейшие результаты, — образцовая поездка для разведчика в возрасте Мурусимы. Несмотря на это, беспокойство, неясное томление и угнетенность — показатели душевного смятения — не оставляли его. Воспоминания о молодых годах преследовали его, и он отгонял их, как знак обиды на жизнь сегодняшнюю.
Он писал, глядя в черную, грязную стену фанзы, по которой бегали тараканы:
«Для человека моей профессии служебная разговорчивость является единственной формой свободного мышления. Принужденные слушать молча или говорить вещи, подсказываемые оперативной работой, мы храним в себе груз обобщений, немногим из которых суждено стать достоянием жизни. Я уезжаю сейчас из России, с людьми которой я связан более тридцати лет, и полагаю, что поездка моя является как бы вторым прохождением моего жизненного пути, ревизией сложившихся взглядов и рабочих навыков, воспоминанием, проделанным ногами, так как я посетил места, знакомые с юности, и людей, известных издавна. Счастье сопутствовало мне — я встретил многих из тех, с кем успешно работал тридцать, двадцать, пятнадцать лет назад, и имел возможность, редкую в нашей практике, проверить ранее сделанные оценки характеров, легшие в основу всей последующей моей деятельности, небезуспешной и небесполезной для родины.