Подумал:
«Удивительное сочетанье чистоты и цинизма. В конечном, это — цельность. Это у нее от простонародья. Наше».
И взглянул любовно и внимательно.
А она присела и заговорила доверчиво:
— Актеры… Вы знаете… Мы ведь все какие-то выпитые… Своего нет ничего. Есть в душе какая-то чувствительная пластинка.
Она одна и живет. Заденут — расцветаем чужим цветом. Иногда посмотрю-посмотрю на нашего конченого человека… режиссера… Видели? Или на Ниночку синеглазую. Служит искусству. Бездарна и бесхарактерна. Ей за партой бы сидеть, а она кутит с офицерьем, успех создает. Вот погляжу, и душа чешется…
— Вы образно говорите.
Смеется и ласкает взглядом.
Зазвонил на столе телефон. Взяла трубку. Лицо стало капризным и пошлым.
— Ну, я. Что надо? Напрасно заезжали. Я же сказала: сегодня не надо! Каприз? Хочу покапризничать. До завтра… Ни в коем случае… Я обозлюсь, Георгий Павлович. Что? Ну, разумеется. Завтра, завтра… Хорошо… Спасибо… Покойной ночи.
Ворвался кто-то чужой. И, кажется, властный. Стало неприятно.
Но опять заговорила образно, иногда грубо и искренно. Стала спрашивать.
— А вы? Ведь я ничего не знаю о вас.
Помолчал и заговорил спокойно:
— Ну что ж. Был подмастерьем у отца, потом работал на заводе, потом упорно учился. Это было трудно. Приходилось урывками учиться. Потом тюрьма и ссылка. Сейчас в ссылке в маленьком сибирском городишке. Служу у нотариуса. Сюда приехал под его покровительством. Надо достать книги некоторые и инструменты. Я не только писарь, но и слесарь. Вот и все.
Подумала:
«Все у него прямо, ровно и… скучно…»
Снова поднялась порывисто.
— Давайте ужинать.
Выпили по бокалу вина. Анна опять оживилась. Забрасывала вопросами, ласкала взглядом. И он как будто оттаял. Говорил подробнее о ссылке, о глухом, угрюмом захолустье, об уходящих годах. Голос был не так уж ровен. Прорывалась злоба. Захватил чувствительную актерскую пластинку — зацвела чужим цветом:
«Какой он прямой и сильный. И голос красивый…»
Как и когда сели близко? Почему обнял крепко?
Уже день глянул в окно, когда собрался уходить. Пожалела, что отдернула штору. Дневной свет беспощаден. Ночь показалась лживой. Устало смотрела на него. Отмечала потертое узкое платье. Неприятен был вид расстегнутого ворота черной рубашки.
«Белье несвежее».
Привлек к себе и прижал крепко. Но ей был уж чужим.
Досадливо подумала:
«Ну кто обнимает за шею? Неудобно и некрасиво».
А у него в глазах была нежность. Но говорил отрывисто и властно:
— Завтра возьму тебя отсюда. Уедем вместе. Все это надо к черту! Из теплицы на волю надо.
Усмехнулась.
— Ты сам-то в ссылке.