– Мне нужно опуститься на самое дно бессонницы, и тогда всё будет хорошо, – зачем-то сказал я вслух.
Луис ничего не ответил, и я добавил:
– Синди тут сказала, что в одном из штатов человек, не спавший семьдесят два часа, приравнивается к сумасшедшему.
– Синди? Это которая ходила с повязкой на глазах?
– А по-моему, всё наоборот. Только на дне бессонницы мы становимся настоящими. Там не боишься быть собой. И мысли там остаются твои, настоящие, а не такие, за которыми прячешься от своих же чувств.
– Не знаю. Не слышал о таком законе.
Мы ещё несколько минут говорили, не слыша друг друга. А Синди в самом деле как-то ходила по кампусу с повязкой. Все выходные ходила. Проводила исследовательскую работу о том, каково быть слепым. Синди любит подобные штуки. И над ней никто не смеялся. Тут к таким вещам относятся с пониманием, хотя выглядело это довольно забавно.
– Интересно было бы посмотреть на неё в кимоно. Ведь она жила в Японии. Думаешь, она там носила кимоно?
Наверное, Луис устал от того, что я говорю всё это невпопад, поэтому ушёл. А я ещё какое-то время сидел на ступеньках. Думал о свёртке. Я его даже не развернул, потому что в комнате уже спал Мэкси. Вообще, стоило бы заглянуть в свёрток, но я доверял Луису, знал, что он не обманет. Хотя сейчас мне кажется, что, может, лучше бы он меня обманул. Но это во мне говорит слабость. Когда я опущусь на дно бессонницы, слабость уйдёт.
Последняя неделя была чудесной, что довольно странно, ведь я ни на минуту не забывал о чёрном свёртке, который лежит под столешницей моего стола. И это напомнило мне «Петербург» Андрея Белого: «Над бездною пьём кофе со сливками». Не то чтобы я любил Белого, да и кофе со сливками не пью, но сам образ мне сейчас оказался близок и понятен.
Все эти дни мы с Эшли, Мэтом и Крис просидели в библиотеке, в отдельной комнате для занятий на третьем этаже. Занятия у всех были разные, так что в комнате чаще всего стояла тишина, но каждый час мы делали небольшой перерыв и, отложив учебники, говорили обо всём подряд: о музыке, о художниках, о литературе, о кино. И так получалось, что я говорил о литературе, Мэт – о музыке, Эшли – о художниках, а Крис – о кино, но всё равно нам было уютно и мы друг друга хорошо понимали. Иногда спускались в аудиотеку послушать что-нибудь из того, о чём говорил Мэт, потом шли в изобразительный отдел и рассматривали репродукции, а к вечеру переходили в подвал Солбер-холла смотреть очередной фильм.
Но больше всего я любил оставаться наедине с Эшли. Нам было хорошо вдвоём. Никогда прежде я не чувствовал себя так свободно.