Мне не хотелось молчать, и я наконец, глядя на его фигурную щетину, спросил, сам ли он бреется. Вопрос, конечно, глупый, но мне было важно развеять молчание.
Парень не сразу понял вопрос, а потом кивнул:
– Сам. Всё сам. А ты?
– Я тоже сам.
И это прозвучало вдвойне глупо, потому что брить-то мне пока что особо было нечего. Нет, конечно, я знал парней, которые уже в десятом классе пытались начесать себе бородку Ван Дейка или как она там называется – вроде козлиная, а смотрится не так плохо, если есть на что смотреть. Но у меня и в девятнадцать лет волосы на подбородке и щеках растут убогими рассеянными пучками, которые приходится тут же срезать, чтобы не выглядеть как какой-нибудь фрик – из тех, кто со старших классов ходит с длинными китайскими волосками.
– Всегда нужно бриться самому, – многозначительно сказал парень и провёл ладонью по щеке, будто выщупывая, стоит ли ему прямо сейчас отправиться в туалет и там подровнять щетину или всё-таки подождать до завтра.
Глупый разговор. Но Эшли улыбалась. Ей разговор казался забавным.
– И вообще, – впервые за всё это время парень посмотрел прямиком на меня, – брейся везде, где можешь. Это, чёрт возьми, важно. Слышишь?
Я кивнул, не совсем понимая, почему он об этом говорит с такой серьёзностью.
– Запомни, главное правило: ясень без кустов кажется выше.
Я не сразу понял, о чём идёт речь. Думаю, это читалось по моему лицу, и парень, усмехнувшись, хлопнул себя по шортам. Я наконец догадался, о каком ясене он говорит, и поморщился. Парень, довольный тем, какое впечатление на меня произвела его мудрость, рассмеялся. Не знаю, куда бы нас завёл этот разговор, но тут Эшли предложила мне выйти на веранду, проветриться, и я с радостью согласился.
На веранде было по-вечернему свежо, а возле фонарей беззвучно вились обезумевшие мотыльки. Эшли сразу закурила. Я тоже закурил. Собственно, курить я начал именно в Чикаго. Сам не знаю зачем. Подумал, что так будет проще. Правда, выглядел глупо – даже фольгу из пачки не вырывал, не знал, что все так делают, да и затягиваться старался чересчур жадно, отчего меня поначалу подташнивало.
Мы с Эшли какое-то время смотрели на тихие глыбы университетских зданий – все как один из красного продолговатого кирпича, с белыми окнами, многоскатной черепичной крышей, а порой и с неуклюже торчащим дымоходом. Смотрели на чёрные улочки кампуса – днём всегда заполненные студентами, а сейчас начисто вылизанные безлюдием. Потом разговорились про занятия. Выяснилось, что профессор Джей, преподававший мне американскую литературу, – дедушка Эшли. Это было неожиданно и очень странно. Они были совсем не похожи.