Забыв о своей чашке, тетя Дуня начинает рассказывать нам о сыновьях. С третьим ее сыном мы хорошо знакомы — это приемный Гена Гребешков, осиротевший в лихую зиму сорок первого года.
— Володя-то мой рисовать очень любил. И краски для него с детства не просто краски — охра там или лазоревая какая. В каждой он находил что-то необыкновенное. Казалось ему, к примеру, что красная краска гвоздикой пахнет, пряный у нее запах. Или возьмет тюбик с зеленой краской, размажет на ладони и любуется: «Смотри, какой цвет, будто весенняя трава». — «А вот мне, говорю, — некогда было в детстве ни на цвета, ни на траву любоваться. Зато сколько же я ее перекосила». А то начнет меня Володя экзаменовать, какая краска как называется. Я сначала никак запомнить не могла. — «Зеленая, — говорю, — она и есть для меня зеленая, только одна посветлее, другая потемнее». А ведь выучилась потихоньку.
Над кроватью тети Дуни висит большой портрет Лермонтова, нарисованный маслом. Живые, пытливые, полные затаенной печали глаза. Красный гвардейский мундир. В левой руке зажата перчатка, словно поэт вот-вот бросит ее в лицо тупому самодовольному обществу, в котором он был так одинок. Володя закончил этот портрет за несколько дней до войны.
— Я ведь разговариваю иногда с Лермонтовым, — говорит тетя Дуня, увидев, что мы смотрим на портрет. — Вернешься с ночного дежурства, сна порой нет, а поговорить не с кем. Вот и расскажешь все ему. Как с утра по делам бригады по домам ходила — белье старикам стирала или убиралась у них, кого уговаривала пить таблетки от желудочных болезней. Таблетки-то, сами знаете, полынные. Кабы сахаром посыпать, так принимали бы. А так стой да упрашивай.
— Что же вы хлеб не берете? — спохватилась тетя Дуня. — Приняли меня в свою бригаду — значит и горе, и радость, и последнюю корочку пополам. И чаю давайте подолью.
Отхлопотав, тетя Дуня о чем-то задумывается, продолжает:
— Володя мой все говорил, что у каждой краски свой секрет, своя сила. Видно, прав он. Взять красный флаг. Вроде цвет у него от обыкновенной краски. А выходит — от необыкновенной. Нам на него радостно смотреть, а врагам тошно…
В это время по улице, скрежеща гусеницами, проходит танк. Тетя Дуня откидывает синюю бумажную штору, взглядом провожает машину.
— Когда дойдем до Берлина, сколько красной краски потребуется!.. Лишь бы поскорее дойти. А уж потом все наверстаем. Всего у нас будет вдосталь: и хлеба и красок.
Евгения Павловна Капризина обходила свое хозяйство. Весна выдалась дружная. Из слоистого, потемневшего сугроба на асфальт бежали ручейки. «Во дворах лед не сколот. Грязь по щиколотку. Надо принимать меры. Иначе опять разведутся эти самые микробы…» — подумала Евгения Павловна.