Итак, мы хотели бы по мере сил описать здесь не Францию Генриха IV, а скорее, если можно так выразиться, Генриха IV Франции, человека с исключительной судьбой, одаренного необыкновенными качествами, столкнувшегося со страной и обществом, которые его или принимали, или отвергали, но с самого начала сообразовали его личность со своими реалиями. Генрих IV — зеркальное отражение своего времени и одновременно разрушитель старого мира, вежливый и дерзкий, наивный и прагматичный, никогда не стоявший в стороне от общественной жизни.
Поскольку мы пытаемся понять связи Беарнца и французов, как умолчать о сражениях в «век сражений» или о любви в «век любви»? Ведь битвы, любовь и охота — за исключением последних, более «буржуазных», лет — являются основными событиями его жизни. Венецианский посол писал: «Король, когда он в хорошем настроении, при случае часто говорит, что до сих пор предавался лишь трем удовольствиям: войне, охоте и любви». В конечном счете, это жизнь, проведенная в седле, из лагеря — в постель, из постели — в лес, из леса — в лагерь. Да, бесконечное движение, неимоверная энергия, неукротимый темперамент, но необыкновенно близкий нам дух. На этих страницах мы изложим его беседы с современниками, попытаемся увидеть его глазами тех, кого он любил, не забывая о словах Люсьена Февра: «Историк не тот, кто знает, а тот, кто ищет».
Париж, 3 августа 1982 г.
В течение тридцати лет Генрих принадлежал истории, которая в прямом смысле этого слова не является историей Франции. Он человек Юго-Запада. Генрих часто считается наследником Валуа, с самого детства влекомым неудержимой силой крови к постепенному завоеванию короны, согласно заданной траектории, которая приведет его непременно из По в Париж. На самом деле это не так. Он все же принадлежал к другому миру. Для него податься на Север до Пуату, перейти через Луару значило попасть «во Францию», в совершенно другую страну, страну Капетингов. Судьбы, предопределенные династическими браками, сделали его пиренейским принцем, вассалом французского короля в большей части своих владений и сувереном на остальной территории. Его суверенная собственность была территориально менее значительна, но она придает совокупности его «государств» облик независимого княжества — благодаря блеску маленькой наваррской короны.
В Беарне его называли «наш Генрих». Местоимение «наш» отражало не только панибратское отношение простого народа к принцу, но глубокое уважение к нему как к защитнику от капетингского централизма — защитнику обычаев, свобод, национальной самобытности. Нужно подчеркнуть, что это было уделом Генриха Наваррского в течение почти половины его жизни. Вплоть до смерти герцога Алансонского, младшего сына Екатерины Медичи, умершего в царствование своего брата Генриха III, Беарнец оставался верен национальному самосознанию, пробужденному его предками в раздробленной, но тем не менее единой Гаскони. Религиозный конфликт еще более подчеркнул выделенность пиренейского Юга, уже имевшего свою политическую, культурную и языковую историю. Сын Жанны д'Альбре, как Антей, черпал там новые силы всякий раз, когда возвращался туда, после пребывания при французском дворе, пагубного влияния которого опасалась его гугенотка-мать.