Пальма пахла зноем. У нее был запах пустыни – сухой, пряный и резкий. Движения старика были спокойные, а потому сильные. Старик не прижимался к стволу дерева:
это было бы свидетельством страха. Он был как наездник сейчас, этот больной старик. Он лез, чуть откинувшись назад, точно как наездник. Пальма, как и конь, друг человека: пальма кормит, конь возит.
Старик лез свободно, почти совсем не прилагая усилий, откинув корпус и подняв голову, чтобы все время смотреть через стрельчатую крону пальмы.
– Что это он? – тихо спросил Струмилин у переводчика.
– Умирает, – ответил тот. – Прощается с небом.
Струмилин усмехнулся и снял чемодан с маленького столика. Он поставил его на пол и пошел искать клей. Ему захотелось получше прикрепить наклейку из Басры, чтобы она не оторвалась совсем во время полетов над Арктикой.
– 2 –
Женя пришла домой в десять часов. Струмилин сидел у окна и курил.
– Ты что, папа?
– Ничего, малыш. Просто курю.
– Тебе плохо?
– Нет. Мне совсем не плохо, – сказал Струмилин и вздрогнул. – Давай сходим куда-нибудь, а? Ты не занята?
– Ну что ты…
– Очень устала?
– Совсем не устала, – соврала Женя, потому что она очень устала на сегодняшних съемках. Но отец был как-то не похож на себя: сгорбленный и постаревший. Женя поцеловала его, погладила по щеке и сказала:
– Через пять минут я буду готова. Они поехали в ресторан "Украина" и сели за единственный свободный столик у самой эстрады.
– Мы не сможем говорить, – сказал Струмилин, – наверное, они очень громко играют.
– Будем кричать.
– Тогда нас с тобой выведут, как мелких хулиганов.
– Кричать – это хулиганство?
– В общем – да. Нужно говорить тихо, если хочешь, чтобы тебя услышали и поняли правильно.
– Папа заговорил афоризмами, у папы плохое настроение, – улыбнулась Женя. – Что ты, папочка?
– Я? – переспросил Струмилин. – Я котлету по-киевски. А ты?
Женя засмеялась и подумала: "У него что-то случилось. Это совершенно точно." Она обернулась, чтобы посмотреть, на каком столе можно взять меню, и увидела совсем неподалеку второго оператора Нику. Он сидел с приятелем и с двумя девушками.
Девушки были такие, о которых друг ее отца журналист Андрей Новиков говорил:
"раскладушки". Ника смотрел на Женю нахмурившись, не мигая, зло. Женя почувствовала, как у нее похолодели щеки. Струмилин тоже заметил Нику, краешком глаза глянул на Женю и отвернулся.
"Красавец парень, – подумал он. – Значит, подонок. Боюсь я красивых что-то…"
Струмилин снова взглянул на Нику и сразу же вспомнил своего следователя в кенигсбергской тюрьме. Его подбили под Пиллау, и он попал в плен, обгоревший, израненный, почти без сознания. Сначала его поместили в госпиталь. Там кормили с ложки чем-то очень вкусным. Вкусным тогда ему казалось все кислое. Потом его чуть подлечили, и к нему в палату зашел офицер из "люфтваффе". Он осведомился о здоровье Струмилина. Говорил он на чистом русском языке, с вологодским оканьем, и Струмилина это поразило. Офицер угостил Струмилина турецкими сигаретами, спрятал ему под подушку еще две пачки и спросил: