Костя оглянулся, но Митю не увидел. Каменное крутоярье поднималось над Волгой неприступно, словно крепостная стена; когда небо вспыхивало, озарялось огнем, проступали бастионы, башенки, бойницы… Днем все это обретает свои настоящие формы, свой цвет: глыбы серого песчаника, трансформаторная будка, кирпичная труба с закопченным верхним концом… Днем будут видны оборванные провода, прилепленные к стене батареи парового отопления, разбитая купальня и норы — убежища в каменном яру… Это снаружи нора, а внутри — хоть машины загоняй — склады, штабы, медицинские пункты. Днем все обретает свои размеры, свою окраску, станет, как есть: и окровавленные бинты на дороге, и свежая пробоина в борту… А сейчас все окутано, прикрыто полуночной темнотой, все непохоже.
Только вот повесят немцы «фонарь» или не повесят?
Лодка идет ровно, легко. Хоть и взяли семерых, а все-таки легче, нежели тогда, когда везут боеприпасы. Один раненый стонет. Костя уже знает, что это не самый тяжелый из тех, кого везут. Самые тяжелые молчат. Раненый просит:
— Пить… Дайте пить.
Костя черпает жестяной консервной банкой, нагибается, отыскивает:
— Где ты? Держи.
Горячие корявые пальцы судорожно схватили Костину руку, стали поспешно перебираться к банке.
— Вот спасибо, вот спасибо, — повторял раненый. — А то у воды — без воды…
И затих, стал пить. Было слышно, как постукивают зубы о жестянку.
Другой спросил:
— Косу не миновали? Мы, пока ждали, нагляделись… Он, паразит, все время караулит на этой косе.
И словно кликнул, позвал: над головой в темноте послышалось прерывистое гудение чужого самолета. Упала, повисла холодная звезда, залила жутким стылым светом песчаную отмель и желкнущий лес… Сделалось видно, как рябит и вскипает стремнина, как суводит настырная вода, гоняет по кругу обломок доски, раскрытый чемодан и нетающую пену.
— К берегу! — закричал солдат. Приподнял и уронил голову. — Скорее к берегу!
Самолет снизился, как будто навалился на ледку, на людей…
— К берегу!
Костя увидел деда: бородатое лицо и широченные плечи, распахнутая на груди косоворотка и страшные глаза…
Схватил винтовку, но тут же понял, что не нужно, бесполезно. В душу остро и больно кольнули досада и злость, что не в окопах. Тут он может заслонить вот этих раненых только собственной спиной. И еще понял: надо скорей отвернуть от берега, в стрежень…
— Деда-а!..
Сверху резанула пулеметная очередь, близкая, беспощадная. Будто чудовищная швейная машинка прошила, прострочила невыносимой болью.
Костя вскинул винтовку… Лодка, зачерпнув бортом, повернула в сторону… Еще одна пулеметная очередь пробежала пузырьками у самой кормы, самолет пронесся над головой, точно хотел убежать от своего пулемета, рев мотора сделался глуше, но тут же вырос, опустился еще ниже, вонзился в голову, в спину тонким смертоносным жалом.