Полковник вернулся за стол. Однако медлил, не садился. Спросил глуховато:
— Почему — до Садков?
Андрей молчал. Об этом он не хотел говорить даже полковнику.
— Почему же? — резко спросил тот.
Андрей ответил негромко:
— Двадцать третьего января девятнадцатого года в бою под Садками белые зарубили моего отца.
Полковник не шевельнулся. Только шрамы на лице побелели: в тот день, под Садками, и он попал под сабельный удар…
— Обойму в десятку — это не врешь?
Андрей сказал:
— Могу показать. Только чтоб на каждый выстрел — новую мишень. А то спорят всегда…
Вот так все было. И уже прошло.
Лейтенант Веригин подтянулся к самому краю воронки, заскрипел зубами. На изрытой земле лежат убитые. Вон два сгоревших немецких танка. Это его, лейтенанта Веригина, танки. Третий стоит метрах в десяти, черный, захолоделый.
Живых не видно. Может, остался один?
Нет, он был не один. Во взводе уцелело четырнадцать человек. Откуда-то брались еще гранаты и патроны… Приказа отходить не было, каждый оставался на своем месте. Каждый — командир сам себе.
Это выходило за рамки арифметических правил, которые нравились немцам.
Лейтенант Веригин положил возле себя противотанковую гранату так, чтобы ее можно было достать не глядя. Поискал в кармане запасную обойму… Пистолет — для себя. Он, лейтенант Веригин, готов.
Ничего этого генерал фон Моргенштерн не знал. И даже не предполагал. Это была та самая «неправильность», с какой воевали русские.
Подполковник Крутой, не отрываясь от стереотрубы, сказал:
— Похоже, кончили.
Добрынин согласился: кончили.
Подошел капитан Иващенко. И сел. Чужим, измученным голосом произнес:
— Связь со штабом дивизии есть.
Такой большой, сильный человек. И такой тихий голос…
Никто не знал, как тянули связь, и никто не узнает. Могли бы рассказать об этом три человека, что пошли вместе с ним. Но они остались за увалом…
Только трое могли бы рассказать, как лежали на каменном ровняке под минометным обстрелом, как держали круговую оборону и в упор, вплотную расстреливали немцев, которые просочились через боевые порядки полка… Но никто из них не рассказал бы, как Иващенко последнего немца заколол ножом. У него не было патронов, у него оставался нож…
Ни один из троих не мог рассказать об этом, потому что всех троих убили раньше.
А в общем, все было обычно, как на войне. И капитан Иващенко доложил, как докладывал всегда… Только голос сделался чужим. Подполковник Крутой протянул капитану фляжку:
— Выпей.
Тот медленно, очень медленно отвинтил пробку, приложился и долго пил. Он не чувствовал вкуса водки и не испытывал жажды… Он пил размеренно, по-деловому, зная, что пьяным не сделается, просто ему станет легче. День еще не кончился, и никто не знает, как и чем кончится.