«Я убежден, что этот приказ вызовет новое воодушевление в наших храбрых войсках.
Паулюс».
Перечитал. И зажмурился. Произнес чуть слышно:
— Боже, не осуди меня!
* * *
Снаряд ударил, проломил стену. Лейтенант Агарков припал к земляному полу, хватнул губами каменной пыли… На зубах захрустело. Поднял голову. Увидел дыру в потолке, а сквозь нее — мутное небо… Услышал испуганный голос Овчаренко:
— Командир полка прийшов!
И лейтенант Агарков подумал вдруг, что бойцы почему-то боятся своего начальства больше, чем противника. Да и сам он…
Снаряды стали рваться кругом, лейтенанта Агаркова толкало то в одну сторону, то в другую, точно кто-то большой и сильный хотел передвинуть. Вскочил, обмахнул, отер ладонью лицо, в подвальном полусвете увидел широкую фигуру командира полка, а рядом с ним — комбата.
Капитан Веригин стоит подобранный, ладный, каска набекрень.
Михаил вспомнил окопы под Харьковом… Тугая вязка кровавых дней, казалось, не имела начала и не было видно ей конца. А подполковник Крутой остался все таким же. И капитан Веригин…
Но мысль о том, что было и как есть, только мелькнула, коротко, тонко… И оборвалась.
— Товарищ подполковник!..
Капитан Веригин сказал весело:
— Полковник. Разуй глаза…
Лейтенант Агарков не сразу понял, в чем промахнулся, почему должен разуть глаза. Его удивил, озадачил тон командира батальона: чему радуется? Ишь как весело сидеть под артиллерийским обстрелом… А под ложечку кольнуло предчувствие… Ему самому вдруг сделалось хорошо, как будто и артиллерийская подготовка, и атака, которая последует, наверно, за этим, и даже сама смерть, если прихватит, подомнет его, Михаила, сделались не страшными. Увидел четыре «шпалы» на петлицах у Крутого, автомат на груди, решил бесповоротно: «Кончилось».
Он не мог бы сразу ответить, что именно кончилось и что вслед за этим начнется, но пахнуло радостной новизной, какой еще ни разу не испытывал.
Лейтенанту Агаркову только показалось, что все пришло вот сейчас… Конечно же раньше началось. Просто боязно было признаваться самому себе. Однако в доме на площади они сидели вот уже два месяца, и немцы ничего не могли сделать. Последние двое суток фрицы не бомбили и не атаковали. Попритихли, посмирнели. А роту пополнили. Вчера приполз унтер-офицер, боязливо, поспешно вывернул свои карманы и сказал, что Гитлер — шайсе (дерьмо).
Веселым голосом капитан Веригин сейчас только подтвердил…
Немецкие снаряды ложились густо, а лейтенанту Агаркову они показались вдруг совсем не страшными.
Он знал, как мало надо, чтобы убить человека, что многие не доживут до завтра. Может, он сам… Но страшно не было. Потому что подступал Судный день. А он, Михаил Агарков, чист и безгрешен…