— Да я тоже не больно аппетитный, — вслух произнёс он, как бы оправдываясь.
— Ша! Не про то речь! — продолжил восьмиконечный гость. — А балакала она вот чаво: дескать, тебе голос бабий волнуеть. Верно, али нет?
— Ну… — неопределенно протянул Пафнутий, и мгновенное воспоминание о приятном сне согрело сердце.
— А не тот голос, шо про цветы… энти… забыл… хризантемы, чё ли… в несметном количестве выво́дить? Ась?
— Про миллион алых роз, — уточнил Пафнутий.
— Дык я тожа маюсь! — обрадовался Упырь.
— Ну да! — не поверил наш герой.
— Зуб даю, век воли не видать! Житья мене нема! Всё зудить в башке энтот голос, растудыть его щетину, хошь голоси! Хошь об стену башкой… Вот такая, значить, приключилася со мной меланхулия, растудыть её щетину!
— А моль Аделаида сказала, что это любовь, — засмущавшись, сообщил Пафнутий.
— Жилистая была миларва, — ковыряя в челюсти когтем, небрежно бросил паук, а у Пафнутия всё внутри похолодело. — Я ей ещё когда башку отрывал, дык сразу скумекал, шо никакого в ей деликатесу, забодай её слизняк! А нафталином провонялася! Тьфу! Еле-еле схамал.
Пафнутий не нашёлся, что на это сказать, и лишь, соболезнуя, вздохнул.
— Да не об ей речь, — продолжал Упырь. — Про бабу побалакаем. Про ту, которая поёть. Ишь, как выво́дить, миларва! Дескать, штукатур, али там маляр, растудыть его щетину, всё как есть подчистую продал, да и накупил энтих хризантем, забодай его слизняк, да возьми и наваляй большую кучу энтих, стало быть, мимоз под окном одной миларвы… Прямо за душу берёть, растудыть её щетину. У мене, веришь ты, дык прямо слёзы из гляделок чуть не брызнули, забодай их слизняк, век воли не видать! Я как жевал кишки одной мухи, да как услыхал, дык чуть не подавилси от умиления, зуб даю, шоб мне издохнуть, если брешу!
Пафнутия стало подташнивать.
— Да не об кишках речь… Хоша если суръёзно, то мушиные кишки — энто, я тебе скажу, чистый деликатес: жирные, смачные, аж слюнки текуть. Мухи, они вкусные, миларвы… Ну да я про бабу, которая поёть. Больно хочется мене её, голосистую, в живом виде, значить, увидать, растудыть её щетину.
— Да, хорошо бы, — вздохнул Пафнутий.
— Я два дни тому отдыхал опосля обеда — сжевал молодого клопика, шоб он издох: изжогой замучил, миларвец, — и привиделася она мене во сне, ну, та баба певучая, забодай её слизняк. И снится, веришь ты, будто поёть она, значить, энту песню про мимозы, а щетинка на ей мягонькая, а ножки у ей мохнатенькие, такая лапочка, растудыть её щетину, вот так бы её, миларву, и обнял бы, шоб мне блохой подавиться! Во как! Любовь энто, али нет, не ведаю, а вот зудить её голос в башке, забодай её слизняк, и ни в какую, растудыть её щетину!