Фотограф Дормидонт Ермолаевич Сидоров печально пошевелил лбом, трагически покачал пустынным (в аспекте растительности) черепом, грустно всхлипнул правой ноздрёй, мрачно поёжился, расстроено мигнул глазами, угрюмо вздохнул и, наконец, негромко… промолчал.
— Признавайтесь, над чем работали, — настаивал сыщик Нышпорка.
— Над фотосерией «Ню и ню!», то есть серией снимков обнажённой натуры, — буркнул невесёлый фотохудожник и смахнул рукавом скупую мужскую соплю.
— Обнажённая натура — это Небижчик? — уточнил Солопий Охримович.
— А кто же. Илья Григорьевич. Он был лучшей моей фотомоделью, понимаете. — Сидоров смахнул вторую предательскую каплю. — Теперь уже никогда, понимаете, ни-ког-да…
— Плюньте, — сказал дворник.
— Вам легко говорить! А где я возьму другого такого натурщика! Это ж был виртуоз! Маэстро! Живой классик позирования!
— Плюньте, повторяю. Вот в эту пробирку, — настаивал Нышпорка, достав из кармана стекляшки.
— Зачем?
— Нам нужен образец вашей слюны.
— Вы меня в чём-то подозреваете?
— Ни в чём, абсолютно ни в чём. Кроме разве только зверского убийства. И вы, граждане Иванов и Петров, тоже плюньте в пробирки.
Служители муз пустили ротовую влагу в три стекляшки.
Солопий Охримович, закупорив оные сосудики, протянул их инспектору Полуящикову со словами:
— Пусть в лаборатории сравнят эти слюни со слюной на перегрызенной верёвке.
— Гениально! — восхитился Захар Захарович.
— А вы подробно изложите, — вновь повернулся дворник Нышпорка к трём так называемым жрецам искусства, — что тут происходило от момента, когда натурщик пошёл в ванную, до момента, когда вы позвонили в милицию.
— Ну, Илья Григорьевич пошёл в ванную ополоснуться, поскольку, работая писающим мальчиком, так сказать, он вспотел от работы. А мы втроём вышли на балкон покурить и потрепаться, — начал рассказывать «жрец» Петров. — Прошёл час, а Илья Григорьевич из ванной всё не выходит и не выходит. Мы его позвали, а он — ни гу-гу. Тогда мы поняли, что с ним что-то случилось, ворвались в ванную и увидели его в воде с топором в затылке и петлёй на шее. Он уже был мёртв. Вот тогда мы сразу и позвонили…
— На двери ванной с внутренней стороны сломана задвижка. Это вы её, или она уже была…
— Это нам пришлось сломать, дверь же была заперта изнутри.
— Во время перекура вы слышали какой-нибудь шум?
— Сначала из ванной слышалось плескание воды и пение Ильи Григорьевича, — припоминал скульптор Петров, сверкая сквозь ус металлическим зубом.
— Он пел: «В траве сидел кузнечик совсем как огуречик…» — уточнил фотограф Сидоров и смахнул рукавом ещё одну скупую мужскую каплю из носа.