Гномам же и Фолко посланник Терлинга предложил службу. Предложил именем короля – так, словно это было самым обычным делом.
– Моему королю служат многие и из разных земель, – ровно говорил он, пристально глядя на неразлучную троицу. – И далеко не одни лишь истерлинги. Арнор будет домом для всех, кто станет верно служить его короне, в каком бы племени он ни был рождён. Хватает полков, где вас встретят с почётом. Кто с кем успел скрестить мечи – неважно. Было и прошло. Зато теперь вы сможете добыть себе ещё большей славы, мы же, в свою очередь, не пожалеем золота!..
…Им стоило немалых трудов отказаться так, чтобы не вызвать гнев хитрого и подозрительного истерлинга.
И потом история повторялась.
Правитель беорнингов предлагал лучшие лены в своих владениях, если Фолко и гномы согласятся стать военачальниками в лесном королевстве.
Этчелион, герцог захваченного восточными племенами и харадримами Итилиена, едва не посадил всю троицу под замок, узнав, что они намереваются оставить его отряд.
Друзья привыкли. Не сосчитать, сколько раз они вступали в армии Рохана, Гондора или Беорнингов, но после победы всякий раз уходили. Почести – почестями, но оседать, обзаводиться «домом» – нет, это не для них. Эодрейд понял их первым и не навязывал друзьям свою волю. Наверное, потому Фолко, Торин и Малыш чаще всего оказывались именно в рядах роханского войска; а может, оттого что владыка Эдораса настойчивее других сражался за то, чтобы мир, до неузнаваемости преображённый Олмеровым нашествием, хоть немного бы стал походить на прежний.
Нынешнее войско Рохана не составляло и трети того, что насмерть стояло на Андуине с Исеной. Собрали кровавую дань и тяжкий зимний переход через Мглистый, и последующие годы войны – уже восемь лет прошло с тех пор, как, перезимовав в долине Андуина, армия Эодрейда ворвалась в Рохан, довольно быстро отбив Эдорас и освободив осаждённые ховрарами горные убежища.
Однако мир так и не настал. С самого восстановления Роханской марки, провозглашённого 28 апреля 1724 года по летоисчислению Хоббитании, война на границах не утихала ни на один день. Пожар её то разгорался, то вновь приугасал – но так и не исчез.
Бывшего «хоббита не от мира сего», книжного червя, изобретавшего тысячу и один способ отвертеться от прополки, румяного и круглощёкого, сейчас едва бы узнала собственная семья. Ему исполнялось тридцать восемь – для народа половинчиков лишь самое начало зрелости.
Тридцать восемь, всего ничего, старый Бильбо Бэггинс только посмеялся бы, на юнца глядючи, – мальчишка, мол, какие тебе ещё там приключения!.. – но сейчас никто из сородичей не дал бы Фолко меньше пятидесяти.