Я сгорбилась, уходя от него, и отправилась туда, где были моя дочь и остальные женщины. Они почти не заметили меня – восхищались каким-то шитьем, увлеченно разглядывали какую-то ткань. Я села одна, подальше от них.
* * *
Я не знаю, кто сказал Ифигении, что не замуж выдадут ее, а принесут в жертву. Не знаю, кто ей сообщил, что не стать Ахиллу супругом ее, но она была готова подставить горло под острый тонкий нож у всех на виду, пока многочисленные зеваки, включая ее же отца, пялились на нее, а люди, назначенные для этой цели, нараспев возносили моления богам.
Когда женщины разошлись, я заговорила с Ифигенией – тогда она еще не знала. Но в следующий час-другой, пока мы ждали возвращения Ореста, пока я лежала без сна, а Ифигения сновала туда и сюда по нашим покоям, кто-то сказал ей – прямо и точно. Я осознала, как обманулась в вере, будто найдется какое-нибудь простое объяснение, почему Ахилл не осведомлен о свадебных замыслах. Несколько раз меня посещала пронзительная догадка о правде, но то, что кто-то собрался навредить Ифигении, казалось совсем невозможным – из того, как мой супруг встречал нас у всех на виду и как женщины из его лагеря устремились разглядывать облачения.
Я перебрала в уме разговор с Ахиллом, вспомнила каждое слово. Когда Ифигения пришла ко мне, я не сомневалась, что к ночи получу вести, какие успокоят меня, и все разрешится. Я была уверена в этом, даже когда она заговорила, когда начала излагать мне, что́ ей стало известно.
– Кто тебе сказал? – спросила я.
– Ко мне отправили женщину, чтобы она сообщила.
– Которую?
– Я ее не знаю. Лишь знаю, что ее послали ко мне сообщить.
– Кто послал?
– Мой отец, – ответила она.
– Можно ли не сомневаться? – спросила я.
– Я не сомневаюсь, – проговорила она.
Мы ждали, когда вернется Орест, ждали, чтобы умолить того, кто с ним будет, отвести нас к Агамемнону или позволить нам послать ему сообщение, что нам необходимо прийти и поговорить с ним. Ифигения то и дело брала меня за руку, сжимала ее – и отпускала, вздыхая, в ужасе закрывая глаза, а затем открывая их и вперяя пустой взгляд вдаль. Но, пока мы ждали, мне по-прежнему думалось, что ничего не случится, что все это, вероятно, пустяк, что замысел принести Ифигению в жертву богам – слух, распущенный женщинами, и что подобные слухи легко разлетаются среди беспокойных воинов и их окружения в дни перед битвой.
Мне то становилось смутно и беспокойно, то я вдруг чувствовала, что худшее – впереди, и моя дочь вновь отыскивала мою руку и сжимала ее сильнее, яростнее. Раз-другой я подумывала, не удастся ли нам сбежать отсюда, не податься ли нам в ночь и не отправиться ли домой – или в иное убежище, не найти ли кого-то, кто уведет Ифигению, спрячет ее, найдет ей укромное место. Но я не знала, куда нам идти, и понимала, что будет погоня и нас найдут. Раз Агамемнон заманил нас сюда, он, несомненно, устроил так, чтобы за нами следили и нас стерегли.