На охоту и перевозку мяса ушло пять дней. Зато уезжать было легче: в этакий тяжкий год все подмога. До нового урожая, ох, много еды надобно, без хлеба-то…
В дальнюю дорогу собирали Федора всей семьей. Бабы ему на полмесяца еды наготовили, хоть он и отнекивался, мол, станут же делегатов чем-то кормить.
— Коли будет чего, накормят. Так ведь отсюда не видно, что у них там в загашниках, в Усть-Сысольске… Дед как говаривал? Выходишь в дорогу на день — бери запасу на неделю. Идешь на неделю — запасайся на месяц, — рассуждала мать. — Дорога твоя, сынок, дальняя, туда да обратно, да там пожить, да задержат где… Мать пригорюнилась, и Федор потом, позже, часто вспоминал ее именно такой — пригорюнившейся, словно бы предчувствующей, какая дальняя дорога ему предстоит. Он и сам не знал, какой страшной окажется та дорога… Отец готовил Федору сапоги. Сам осмотрел каждую строчку шва, укрепил, подшил, где надобно. Двое суток держал сапоги в дегте — не промокнут.
— Наденешь с шерстяными носками и портянкой, — повелел батя. — Сегодня еще морозец, а в конце марта приотдаст, да потом и ручьи понесет. Не в валенках же ехать.
— Ты, главное, тельняшку надень и бушлат свой матросский, — подсказывал Гордей. — Андрианов увидит, сам к тебе подойдет, вот попомни мое слово — подойдет.
Федор улыбался. Гордей сердился:
— Чего лыбишься? Зачем мы тебя туда посылаем?
— Да знаю зачем. Что могу — все сделаю, а чего не могу…
— Нет, ты и через не могу — сделай, — настаивал Гордей.
Ульяна собиралась вместе с Федором. Еще вечером, накануне, узнав про Усть-Сысольск, она начала проситься:
— Федюшко, возьми по пути к родителям. Соскучала. Ты дай-ка руку… но… чуешь, как живот округлило?
— А чего вдруг? — тупо спросил Федор, взволнованный предстоящей дорогой. До него теперь простое, бытовое, доходило с трудом.
— Как — чего? — Ульяна прижалась к мужу, счастливо потерлась лицом о его шею, щеки. — Я же отяжелела, Федя…
— Как это?
— Дурачок… Беременная я, Федюшко. Ты у нас скоро папенькой станешь…
Федор смотрел в сияющие глаза жены:
— В самом деле так?!
— Не стану же я тебя обманывать, Федя…
Он бережно освободился от объятий Ули, встал с постели и, как был, раздетый и босиком, вышел на крыльцо остудить жаром вспыхнувшее лицо, грудь, сердце…
На крыльце он похватал полной грудью холодный, уже чуть отдающий весною чистый воздух и зашел обратно в дом, крепко обнял жену.
— Ой, сам простынешь и меня простудишь, — ласково шепнула она.
— Уля, милая, да, может, мне тогда отказаться, пускай в Усть-Сысольск другого пошлют?
— Дурачо-ок… — тихо засмеялась Ульяна. — Ведь не скоро еще. Съезди, раз посылают. А меня к родителям отвези попутно, с мамой надо обговорить. Как будешь возвращаться, меня и прихватишь, вместе вернемся, разом. До Кыръядина Федора и Ульяну повезла Агния. Ненадолго собирался Федор в Усть-Сысольск, справить дело да и назад. Ан не все так просто повернулось. Прав был дед, а перед ним — его дед, а перед тем дедом — прапрапрадед: уходишь в дорогу на неделю — бери хлеба на месяц…