Туланов разгорячился и, незаметно для себя, перешел на «ты» со старшим майором госбезопасности.
— Я конечно, темный мужик, не отрицаю. Да тут никакой такой образованности и не надо, чтобы понять: этот наш Василь Петрович опять же эксплуататор и есть, только новый. Какая разница, как назвать — купец, или кулак, или помещик, или председатель, — не в слове ж дело, а в том, что я снова землю потом поливать буду, а кто-то станет мной помыкать и хлеб мой делить. Да не хочу я так! Или мне тоже работать, как Василь Петрович — спустя рукава? А я не могу так работать. Не по мне это. У меня дети растут, их надо научить — чтоб хорошими людьми выросли, чтоб на чужой каравай не заглядывали, а завсегда свой имели…
Туланов поймал взгляд Гурия и осекся. Подумал: «Хотел ты слушать — вот… слушай. Нравится тебе, не нравится, а слушай. Будь что будет — выскажу все, а там… воля божья».
— Что думал, то и высказал я на сходке. А Василь Петровичу так прямо в глаза и резанул: ты, мол, сначала свою кривую шапку поправь, а потом уж других учи, как им жить и куда свою скотину сводить. Ну, он на меня накинулся, я, вроде того, кулак и потому сам не хочу в колхоз и других это… агитирую. Ну, я-то знаю: что у меня есть, то горбом моим нажито. И вся деревня знает. Чего мне какого-то ленивого босяка бояться? Показал я ему кулак — вот уж… от кулака у меня только свой кулак и есть — и ушел со сходки. Я свое сказал, делать мне там больше нечего. Ну, и другие ушли. Говорили, всего трое записались в колхоз. А самостоятельные мужики — ни в какую. А на второй день ушел я в лес, лося надо было свалить, на мясо. Пока я за лосем бегал, Василь Петрович милицию в деревню привел да новую учинил сходку. Ну и объявил меня кулаком, опасным для Советской власти. А остальных всех силком записал в колхоз: у него, видишь, наган в кармане объявился… Вернулся я вечером из леса, а наутро заарестовали меня и увезли. Сначала в Усть-Кулом, потом в Чов. Уж там мне сообщили, будто какая-то тройка гэпэу определила мне восемь лет. Я, конечно, заблажил: как, за какие грехи? Без всякой вины! Прикрикнули на меня, мол, заткнись, контра, если не хочешь, чтоб тебе еще больше дали… А куда уж больше? Ну, попал в Кемь, на пересылку. Услышал там, будто собирают отряд в мои же родные края, попросился. Все ближе к дому. И земля родная милее, хоть бы и в неволе…
Помолчали. Гурий провел рукою по острой своей бородке, Туланов никак не мог вспомнить, на какого вождя похож Гурий в этой бородке, видел как-то портрет, а фамилию позабыл.
— Значит, и до вас перегибы дошли, — сказал Гурий.