Клим понимал, что все эти благостные изменения в его доме основой своей имеют похорошевшую вновь сноху – ее чистый голосок, напевающий что-то постоянно, где бы она ни была, ее легкую проворность, стремительность, способность все успевать и радость, исходившую от всех ее дел. Тем неожиданней для него стало увидеть ее с опущенными руками, когда он раз вернулся со своего «промысла», где теперь пропадать стал не каждый день, да и не подолгу. Вроде им всего и так хватало. Но вот, вернувшись как-то, он застал Тасечку, сидящей в кухне с полотенцем в руках, с закушенной губой и с тоскливым взглядом, устремленным в окно.
– Тася, что? Дети? – с порога кухни спросил Клим.
– Нет-нет, все хорошо, Климушка, – «отмерла» сноха. – Глеб повел Стаську на соседского петуха глядеть, им разрешили.
– А ты тут что? – все еще подозрительно оглядывал ее Клим. – Я ж вижу, сама не своя ты. Что, Тасенька?
– Ох, Клим, – вздохнула Таисья, встала и, улыбнувшись, как прежде, взялась за хозяйские дела. – Да ерунда все, не бери в голову. Это я так, по-женски взгрустнула.
– Да хоть бы и «по-женски», скажи мне что, Тасечка? Может я пойму? Заходил кто сюда? Может, обидели тебя?
– Да, ну, что ты! Кто ж может! – она снова затихла, что-то припоминая. – А заходили только молочница утром, после сосед наш – деток к петуху звать, да Корней Степанович ненадолго забегал.
– Что ж ненадолго? – успокоенный Клим вернулся в прихожую и стал разуваться. – Может это он чего не то сказал? Да, нет… Он не может…
– Сказал, Климушка, – сноха зарделась, как девица. – Хорошее сказал. Да я не могу…
– Чего ты не можешь Тасенька? – не понял Клим. – Да что он сказал-то?!
– Ой! – она махнула в сторону Клима полотенцем, а потом зажала рот рукой, так что он не понял, не плачет ли она, и совсем перепугался. – Он меня в театр позвал, постановку драматическую глядеть, – чуть слышно произнесла Тася.
– Тьфу ты! – опустился на табуретку Клим. – С чего такие страсти-то тогда? Ты уж не пугай меня так, Тасенька. Театр – не пыточная камера, сходи. Ты была хоть раз?
– Была. Как свадьбу сыграли, так ходили и в театр, и в оперу раз… Видала я, какие дамы туда приходят. Глебушка-то меня приодел тогда… Я, как барыня, вся в шелку выходила в город-то! Куда ж сейчас-то… В чем мне…
Ах, ты ж, неладная! А ведь, действительно – пока Тася болела, надобности в выходных нарядах не было, а после как-то само собой сложилось, что она все дома, да по хозяйству. До базара добежать было в чем, а дома, да на огороде и того проще, что уж тут. Все больше на детей тратили. У Клима в городском банке хранилась некая сумма, но, с общего согласия, ее решили не трогать ни при каких обстоятельствах, кроме тех, что в народе называют «черным днем». Пережив пожар, естественную смерть и внезапную гибель родных, и Клим, и Тася, оба понимали, как судьба может застать врасплох. Тех денег касаться было нельзя.