– Что вы за народ, ирландцы? – Он смотрел на меня как на клинического идиота. – Что у вас за страна такая?
Вы там совсем с ума съехали, что ли? Не хотите, чтоб все были счастливы?
– Наверное, не хотим. – Я не умел объяснить суть своей родины.
Из шкафа я достал джинсы и синюю рубашку. Они были чуть великоваты, но мысль, что я надеваю вещи Бастиана, меня возбуждала. Однажды я заночевал в его квартире, утром уже не успевал заехать домой переодеться, и он одолжил мне свое белье. Весь тот день я пребывал в невероятном возбуждении, мне даже пришлось собственноручно разрядиться в туалете, что, учитывая мое место работы, было ужасным кощунством. Сейчас я опять завелся, но решительно воздержался от рукоблудия, опасаясь внезапного появления хозяйки дома. Мы были знакомы десять минут, а она уже видела меня голым.
Коридором я прошел в кухню, где застал мужчину, который, сидя за столом, читал газету. Доброе лицо его было все в глубоких морщинах. Почему-то он сидел в пальто, но тотчас его снял, заметив меня.
– Эдда говорит, вы вляпались в дерьмо. – Мужчина свернул газету и положил ее на стол. Несмотря на жаркую погоду, он был в рубашке с длинными рукавами.
– Да, – признался я.
– Бывает. Все мы не раз оказываемся в дерьме. Вся штука в том, чтоб из него выбраться.
Я кивнул, не вполне понимая, философствует он или просто констатирует факт.
– Сыну моему пора бы появиться, – сказал он, когда я представился. – Надеюсь, вы не думаете, что мы воспитали его невежей.
– Наверное, задерживается. Он не очень-то пунктуален.
– И никогда не был, – подчеркнул Арьян – мол, он знает сына лучше.
С двумя кружками кофе вошла Эдда, я сел к столу и огляделся. Маленький дом Ван ден Бергов был весь заполнен вещицами, накопившимися за долгие годы. Из-за обилия семейных фотографий на стенах я даже не смог определить, оклеены они обоями или выкрашены. Полки прогибались под тяжестью книг, на тумбочке рядом с проигрывателем высилась огромная кипа долгоиграющих пластинок. Неудивительно, подумал я, что друг мой вырос в спокойного уравновешенного юношу, в отличие от меня, напрочь затюканного существа, в Дублине делавшего первые самостоятельные шаги. Однако я поразился тому, что родители его, прошедшие через такие ужасы, сохранили вкус к жизни.
Конечно, я знал их историю. На четвертом свидании в нашем любимом баре «У Макинтайра», что на Херенграхт, Бастиан поведал, как в 1942-м они вышли со свадебной церемонии, в ушах их еще звучали слова семи благословений, а всего через час нацисты, захватившие город, отправили их вместе с тремя сотнями других евреев в пересыльный лагерь Вестерборк. Там они провели почти месяц и свиделись только раз – сошлись две колонны заключенных, которых гнали на работу. Потом Арьян оказался в концлагере Берген-Бельзен, а Эдда – в Освенциме. Каким-то чудом оба выжили, и в конце войны их освободили английские и русские войска, соответственно. В 1946-м они случайно встретились в этом самом баре, который тогда назывался «Две лошади». Все родичи их погибли, в баре Эдда работала официанткой, а Арьян, получивший свое первое недельное жалованье, заглянул туда в поисках забвения. Ровно через девять месяцев это неожиданное и счастливое воссоединение увенчалось рождением Бастиана, их единственного ребенка.