– Точно! – просветлел Джулиан. – Мод Эвери – твоя мать, верно?
– Да. Только – приемная мать.
– Чего ты без конца это повторяешь?
– Так меня приучили. Я же не настоящий Эвери.
– Ерунда какая-то.
– Приемный отец велел не сбивать людей с толку.
– Значит, я сплю в комнате, где Мод Эвери написала все свои книги?
– Выходит, так, если окно смотрит на площадь.
– Ух ты! – Джулиан явно был впечатлен. – Ничего себе! Есть чем похвастать, а?
– Думаешь?
– Конечно! Рабочий кабинет Мод Эвери! Самой Мод Эвери! Отец твой, поди, как сыр в масле катается. Кажется, в прошлом году шесть ее книг одновременно вошли в десятку бестселлеров, да? Я читал, что такое случилось впервые.
– По-моему, даже семь книг, – сказал я. – Наверное, ты прав. На книгах жены Чарльз зарабатывает больше, чем в своем банке.
– А на сколько языков ее перевели?
– Не знаю. На многие. И число их все растет.
– Жаль, что она не дожила до своего настоящего успеха. Ей было бы приятно узнать, как сильно ее почитают. Многих творцов по достоинству оценили только после их смерти. Ты знаешь, что при жизни Ван Гог продал всего одну картину? Живого Германа Мелвилла никто знать не знал, его, так сказать, открыли, когда он уже сошел в могилу. Малый вовсю кормил червей, и только тогда кто-то удосужился приглядеться к «Моби Дику». Да, Мелвилл боготворил Натаниэля Готорна и вечно напрашивался к нему на чай, но кто сейчас назовет хоть один роман Готорна?
– «Алая буква», – сказал я.
– А, ну да. О бабешке, которая гуляла налево, пока муж был в море. Я не читал. Книжка грязная? Я обожаю грязные книги. Ты читал «Любовника леди Чаттерлей»? Отец купил роман в Англии, а я стащил из его библиотеки и прочел. Вот уж смак! Там есть классная сцена, когда…
– По-моему, Мод вовсе не искала славы, – перебил я. – Скорее всего, литературное признание ее бы ужаснуло.
– Почему? Зачем тогда писать, если тебя никто не читает?
– Подлинное произведение искусства ценно само по себе, ведь так?
– Не смеши. Это все равно как обладать прекрасным голосом, но петь только для глухих.
– Я думаю, она воспринимала искусство иначе, – сказал я. – Популярность ее не интересовала. Она не стремилась к тому, чтобы ее романы читали. Понимаешь, она любила язык. Слова. Наверное, по-настоящему счастлива она была, когда часами билась над каким-нибудь абзацем, пытаясь придать ему совершенную форму. А издавала свои книги лишь потому, что не хотела, чтобы столько трудов пропало зазря.
– Полная чушь. – Джулиан отмахнулся от моих слов как от чего-то абсолютно нестоящего. – Будь я писателем, я бы хотел, чтоб меня читали. А иначе счел бы себя неудачником.