– Я тебе говорю, нужно опрашивать друзей и знакомых, а не по картинным галереям этого индюка таскать!
Он снова переключается на полузабытую тему, так что Клеменс трясет от беззвучной злости.
– Больной, – вместо ответа припечатывает она и чувствует, как вместе с обидным словом уходит скопившееся за вечер раздражение. – Либо ты объяснишь мне, что задумал и почему мы несемся, как ужаленные, либо…
– Жила-была маленькая девочка… – Шон будто нарочно берется за старое. – Которая придумала себе сказочного героя, только чтобы не чувствовать себя одинокой в стране, где никто ее не понимает. Спас он тебя, Клеменс?
Клеменс вздыхает. Все, терпение кончилось.
– Пока, Шон, – бросает она и сворачивает на Куорри-хилл. Дойти отсюда до дома можно и пешком, на это понадобится каких-то десять минут. А Шон может развлекать себя и все свои двадцать три личности в полном одиночестве.
Жила-была маленькая девочка, которая придумала себе сказочного героя.
Спас ли он тебя, Клеменс?..
Из-за теплого океанского течения июнь выдался пасмурным и влажным. Покорно следующий за ним июль отличился только парой совсем дождливых дней. Его ливни заполнили водой борозды пшеницы и овощные гряды, и фермеры, смеясь над собственной неудачей, предлагали сажать вместо привычных зерновых заморскую восточную траву.
В начале августа на побережье пришли духота и желанное солнце. В первые дни оно ласково грело поля и вершины лесных сосен, но уже к концу второй недели месяца Луга[25]стало нещадно жечь все поля и иссушило русло реки, бегущей у мельничной заставы под городом. К первой жатве всем стало ясно, что не успевший в свое время созреть без солнца урожай теперь из-за него же сгорает на корню.
Но все, что волнует в этом месяце Серласа, связано отнюдь не с посевами.
Он подгоняет старую Матильду, наверняка больно впиваясь в ее серые бока каблуками сапог, и лошадь несется уже галопом. Сухая трава под ее копытами мелькает и сливается в единое полотно из желтых, светло-зеленых и бурых мазков, а выливающийся за горизонт океан лениво наблюдает за ними издалека.
Серлас спешит к главным воротам Трали, чтобы, ворвавшись в город, промчаться – едва ли не впервые – по главной улице, скорым галопом пронзить ее до базарной площади, а там спешиться и отыскать в толпе Ибху.
У него очень мало времени, и он боится так сильно, что, кажется, вот-вот готов потерять сознание от страха.
Старой знахарки нет ни среди гуляющего в воскресный день разноликого люда, ни в тени раздавшейся вширь церкви. Серлас мечется от старика Джошуа, дерущего глотку криками: «Козье молоко! Козье молоко, теплое, отдам за две монеты!» к мельнику, багровеющему от гнева в споре с женой.