– Миннеаполисминнесота.
Старый Музыкант произнес два слова как одно, позволив слогам легко скатываться с языка, отмечая, как повторяются звуки, словно бесконечные отражения в зеркальной комнате, будто Миннеаполису и Миннесоте требуется подтверждать свое существование навязчивой аллитерацией. Если сейчас он встанет и поглядит в одну из лужиц, по-детски гадал он, увидит ли он Миннеаполисминнесоту? Увидит ли он рай среди отраженных облаков? В их чистой, белоснежной безмятежности увидит ли он нынешнюю Сутиру, еще одну реинкарнацию теводы, взрослую и совсем непохожую на прежнего ребенка, пристальным взглядом ищущую на земле его и своего отца?
Он положил на жаровню горсть щепок, поджег комок сухих кокосовых волокон и сунул в середину маленького вороха. Поднялся кудрявый дымок, точно медленно пробуждающийся непокорный дух. Крошечное оранжевое с голубым пламя выскочило из сухих листьев и веток, как хамелеон, рожденный алхимией. Пламя росло, язычки множились. Старый Музыкант добавил больших поленьев и отдал пламени свое дыхание – один раз, другой. Огонь поднялся выше, жар достиг лица, напомнив о тепле крошечных ручонок дочери, прижимавшей ладони к его щекам.
– Проснись, папа, проснись! – Он вспоминал те утра, когда она на цыпочках пробиралась в его комнату и будила поцелуем в нос. – Тебе пора заниматься музыкой!
Он стонал, и тогда дочь покрывала легкими поцелуями все его лицо.
– Папа, ты лентяй! – говорила она, дыша на него душистым соком сахарного тростника, который пила на завтрак. Если бы она поцеловала его сейчас, подумал он, если бы она оказалась здесь, как тогда, маленькой девочкой, нежной и веселой, и осыпала бы его благоухающими сладкими каплями, шрамы и увечья пропали бы с его лица, как рытвины и трещины с измученной засухой почвы под муссонными ливнями. Старый Музыкант страстно хотел снова стать целым…
Поднявшись, он побрел ко входу в хижину. Наполнив чайник дождевой водой, собравшейся в глиняной чаше, он, шаркая, вернулся к жаровне и поставил чайник на огонь. Закопченное дно закрыло оранжевое пламя, как тень луны солнце во время затмения. Войдет ли она в дальние ворота или в те, что ближе? Иногда он видел ее так явственно, что замирало сердце. Она приедет или приплывет на лодке?
Каким бы путем она ни пришла, Старый Музыкант знал – она предстанет перед ним как видение, и ее красота окажется столь же неукротимой, как у матери. Уже в четыре года она была вылитая Чаннара, с длинными кудрявыми волосами на полспины. Малышка, в которой больше волос, чем тела, больше духа, чем массы. На бегу она казалась облаком летящих прядей, дуновением ветра, мыслью или желанием, мелькнувшим мимо. Если он не поостережется…