– Там все такое блестящее, новое и огромное! Совсем как сами американцы…
Можно подумать, от разговоров об Америке Тира могла забыть, что она в Камбодже! Дети стучали ей в стекло.
– Мэм, пожалуйста, немного денег на еду! Пожалуйста, мэм! – наперебой просили они.
Сегодня сильнее обычного – возможно, потому, что она впервые решилась выехать из Пномпеня, – Тире казалось, что она участвует в эвакуации наоборот: не бредет в неведомые дали, а возвращается туда, где она стала чужой и в ней уже не признают соотечественницу. Ее принимали за иностранку – тайку, малайзийку, филиппинку, любую другую азиатку, но только не камбоджийку, а ей хотелось, чтобы все знали – она тоже коан кхмер, дитя этой древней расы, вернувшаяся на родину, где от ее дома даже фундамента не осталось, на эту землю, опустошенную и покрытую шрамами, как и ее душа. Тире хотелось, чтобы все поняли – она тоже знала войну и революцию, теряла любимых и чудом выжила.
Однако ставить себя на одну плоскость с местными жителями, вытаскивать на свет свои былые страдания и равнять их с тяготами, которые ежедневно терпят камбоджийцы в борьбе за выживание, притязать на право быть с ними одной крови лишь потому, что у них общая история, было бы бесстыдным выпячиванием собственной персоны, поэтому Тира не снимала темных очков, защищая свою фальшивую «иностранность».
– Все нормально, – утешал ее мистер Чам, будто это Тира нуждалась в утешении. – Нищих много, нельзя же всем помочь.
Девушка кивнула, пытаясь справиться с эмоциями, соревновавшимися за право отразиться на ее лице. Когда она уже не могла больше выдержать, то утешилась сознанием, что ей сказочно повезло: она не просто уцелела, но и уехала.
– Что это вы стряпаете?
Вырванный из своих воспоминаний, Старый Музыкант поднял голову и увидел стоящего рядом доктора Нарунна.
– Я… Да вот хотел чаю попить, достопочтенный…
В соответствии с традицией, он обращался к посвященному в монашеский сан врачу, как к монаху. Он чуть не прибавил «за ужином», но вовремя удержался от упоминания пищи в присутствии человека, принявшего послушание – никакой еды и напитков после полудня, кроме воды.
– Я не видел, как вы подошли, почтенный.
– А я решил подкрасться и унести плошку того, что вы варите. – Доктор Нарунн опустился на корточки, подобрав и подоткнув полы оранжевой рясы. – Я выпью немного горячей воды со сгущенным молоком, и еще мне ломтик вон того пирога, пожалуйста. – Доктор засмеялся, и его кадык радостно запрыгал. – Это я над собой смеюсь. В первый раз, когда меня приняли в братию и пришлось поститься, я все время думал о еде. Пока мы ходили по городу за подаянием, я представлял, что сказал бы, если бы люди пригласили меня к себе на кухню. Но никто меня, разумеется, не позвал! – Он рассмеялся: – Не создан я для монашеской жизни!