У доктора Нарунна хватило такта не расспрашивать. Вместо этого он рассказал Старому Музыканту, что бронзовый медиатор сделан молодой женщиной, оставшейся без половины лица после того, как ее облили кислотой; она старается вернуть себе хотя бы нормальную жизнь, раз уж не внешность, и в рамках реабилитационной программы для калек и инвалидов учится делать украшения.
– Надежда – тоже своего рода драгоценность, согласны? – размышлял вслух молодой врач. – Она одновременно тверда, как металл, и пластична.
А еще, подумал Старый Музыкант, это единственная оборотная валюта в стране, где неожиданно может воцариться хаос и обесценить все, включая человеческую жизнь.
Он надел медиатор на безымянный палец правой руки. Лишенной ногтя коже бронза казалась тяжелой и прохладной. Ноготь на этом пальце не рос из поврежденной лунки – эта луна тоже навсегда пропала от удара рукояткой пистолета следователя. Остальные ногти, утолщенные, деформированные, некоторые растут только до половины прежнего размера. Старый Музыкант не переставал удивляться, что все еще что-то чувствует своими пальцами, будто травмы двадцатилетней давности только усилили их настороженность к любому контакту въевшимся страхом новых увечий.
Он наклонил садив так, чтобы инструмент лег на грудь диагонально, открытой стороной резонирующей коробки туда, где отчетливо слышалось биение сердца. Этот купольный резонатор улавливал малейшие колебания и движения. «Ксэ див», – называют его некоторые. Старый Музыкант не любил это название – жесткое «кс» царапало горло, будто твердость первой согласной, нажимая на хрупкость второй, неизбежно вела к предательству звука. Он предпочитал говорить «садив», чтобы слоги переходили друг в друга плавно и слово казалось шепотом, мягким, тающим, очень похожим на собственное эхо. Закрыв глаза, он глубоко вздохнул, как делал перед каждым выступлением, и нырнул глубже шума в голове, глубже всплывающих воспоминаний и истерзанной совести – до самого дна тишины. Надежно укрепив бронзовый медиатор безымянным пальцем правой руки, Музыкант начал нежно пощипывать нижнюю часть струны; выше на ней его пальцы плели какой-то сложный танец. Он играл песню, которую посвятил появлению в своей жизни дочери, когда еще был только музыкантом.
– Я думал, я один. Я бродил по вселенной, ища другого… – Он помнит день, когда принес дочку домой из больницы. Ее дыхание было таким слабым, что хотелось его поддержать нотами и словами. – Я набрел на отражение… и увидел, что это ты стоишь на краю моего сна.
Старый Музыкант немного поправил садив на груди. Он часто видел ее во сне – не свою дочь, а девочку, которой на самом деле принадлежала эта лютня. Только она уже не трехлетняя малышка, которую он видел всего однажды… Он гадал, каким человеком она выросла. Он не осмеливался смешивать маленькую дочь, которую потерял много лет назад, и женщину, встречи с которой ждал сейчас. Они не один и тот же человек, напоминал он себе, не один! А ты, ты не он. И никогда не можешь им стать – тем, кого она потеряла.