С шумом и адским хохотом она упала на край турецкой софы. И тихо, без движения, замерла. Я бросился к ней, смотрю и не верю своим глазам: это не Зоя, а хиромантка.
— Я вас уронил?
— Откуда вы взяли?
— Но ведь я вас толкнул?..
— Напрасно вы так думаете. Я сама отошла, — ответила хиромантка и, поднявшись с софы, возвратилась на прежнее место.
Смущенный и уничтоженный, я покорно последовал за ней.
— Ну что, вы еще сомневаетесь? — обратилась она ко мне все так же ровно и глухо.
Я не знал, что отвечать ей, до того возросло на меня влияние этой загадочной женщины. Я начинал бояться ее, избегал страшных, колючих глаз, рад был бы уйти за тысячи верст, чтобы только не слышать ее голоса, и, точно зачарованный, продолжал неподвижно сидеть.
Подойдя к окну, плотно задернула тяжелые гардины. Полумрак сгустился. Усилилась тишина.
— Вы не бойтесь, — промолвила хиромантка, снимая с лица черную бархатную маску. — На стене вспыхнут сейчас две багрово-ярких точки, но вы можете туда не смотреть… Вот так…
Взяла за руку и повернула меня спиной к стене, а лицом к себе. Где-то что-то щелкнуло, и в комнате сразу повис зловещий туман. Усевшись в кресло, она подняла на меня свои дивные громадные глаза и только теперь я мог разглядеть, как бесподобно была прекрасна моя юная чародейка.
— Возьмите меня за руку и, когда увидите, что мои глаза закрыты, обращайтесь с ясными и определенными вопросами. Я буду вам отвечать. Только торопитесь.
Спустя минуты две, она впала в тихий транс. Я с любопытством оглянулся к стене и понял, что самоусыпление было вызвано фиксированием взгляда на два ярко блестящих кровавых глаза какого-то зверского, дикого лица. Несомненно, что предо мною находилась не простая гадалка-профессионалистка, которых в Петербурге такая масса, а — ясновидящая с нежнейшей нервной организацией.
Я робко спросил:
— Вы слышите?
— Слышу, — сорвался с ее уст еле уловимый, но ясный ответ.
— Где моя жена?
— Я вижу ее… у высокого… красивого брюнета…
«О, неужели это Рывлин?» — мелькнула у меня мысль.
— Как она попала к нему?
И на лице прорицательницы ясно отразилась внутренняя работа духа; зашевелились нервные ноздри и, точно от уколов иголки, вздрагивал правый овал щеки.
— Я вижу тебя… ты едешь куда-то морем…
— На войну… — нетерпеливо подсказываю я, припомнив вдруг свою единственную в жизни поездку морем. Но она или не расслышала, или не поняла меня.
— …и живешь в чужой стране… Там кровь и ужас… Без тебя часто приходит к жене высокий, красивый брюнет… она беззащитная… осталась с молодой девушкой.
«Бедняжка Катя», — вспомнил я утопленницу, горничную жены.