В угловое окошко низов шукшеевского дома он постучался глубокой ночью. Любушка спала, но на голос Тимофея отозвалась скоро. Открыла дверь каморки, не зажигая лампы. Тимофей с порога притянул ее к себе, теплую, пахнущую постелью, поцеловал сначала в щеку, потом в губы. Любушка не оттолкнула его, только стыдливо зарылась лицом в заиндевелый отворот тулагинского полушубка, шепнула, впервые обращаясь на «ты»:
— Морозный ты и колючий, как ежик.
От этих слов у Тимофея точно разлилось в сердце что-то горячее, приятно взбудоражившее всю его душу.
— Я за тобой приехал, — сказал он, крепко обнимая Любушку. — Хочу, чтоб женой ты мне стала.
…Переговорив и перемечтав на многие дни и месяцы наперед, они уснули на узкой Любушкиной кровати перед вторыми петухами.
* * *
Сон это или явь? Тулагина по-прежнему кто-то настойчиво тряс за плечо и негромко звал:
— Тулагин. Тимоха…
Лица проявлялись в сознании постепенно. Сначала контуры: одно — белое, круглое, как луна, другое — темное. Затем обозначились отдельные черты. На белом, круглом Тимофей отметил приплюснутый нос, большие серые глаза, две глубокие, как борозды, складки на скошенном лбу. На темном — под орлиным носом подкова смоляных усов, над прищуренными глазами тоже, как и усы, смоляные брови, сросшиеся у переносицы. Софрон?!
Точно, это был Субботов.
— Очнулся наконец, — обрадовался Софрон. — Хватит валяться, вставать уже надобно.
Он осторожно стал поднимать Тулагина. Тимофей был очень слаб, но с помощью Субботова все же сел в постели, огляделся. Комната не комната, амбар или зимовье. Стены срублены из бревен, необмазанные. Стол — широкая плаха — стоял на грубо тесанных половицах двумя ножками, другую пару ножек заменял чурбак лиственницы. У стен длинные полки со всякой утварью. Рядом с печкой кровать в виде нар, застланная толстым потником.
— Где я? — разжал губы Тулагин.
Софрон поспешил с ответом:
— На заимке Чернозерова. Помнишь, бородатый старик нас ночью выводил из Серебровской? Так вот он и есть, Илья Иванович Чернозеров, хозяин этой заимки. А это невестка его — Варвара.
— Ишь ты, подал голос. Ожил, стало быть, — заговорила каким-то странным певучим голосом Варвара, светловолосая, сероглазая, круглолицая молодуха. — А каким был, когда папаня в болотине нашел тебя, страшно глянуть. Мертвяк мертвяком. Совсем плох. Ранение ведь в боку навылет. Но внутренности кабыть не шибко задеты. Так все одно, кровью же начисто истек. Думали, ни за што не выживешь. Ан, нет — выдюжил, оклемался вот…
Тимофей сидел на приставленных к пристенку двух скамьях, застеленных разнотряпьем и старым ергачом, облезлой шерстью наверх. Он был облачен в широкую холщовую рубаху: его одежда, выстиранная и заштопанная, висела на бечевке, натянутой между печью и дверным косяком.