— С мальцом? По такой холодине? — усомнился вахмистр.
— Знаю их, большевиков. Они на што хошь отважатся.
Мунгалов сплюнул:
— Замерзнет — туда и дорога.
— А что скажем их высокородию?
Прапорщик махнул рукой:
— Ладно, утро покажет, что сказать. А сейчас — спать.
— Осталось два двора, ваше благородие, — предупредил поселковый атаман, — Кондюрина и Улетова. — Может, проверим все ж?
Мунгалову изрядно уже надоело шастать по ночи, заглядывать в чужие постели. Он колебался:
— Два двора, говоришь… — Помедлил, затем сказал атаману: — Сам проверь, доверяем. Если обнаружишь самозванку, тащи в дом Ерохова. Благодарность заслужишь. — Он толкнул в бок вахмистра, добавил: — Нам с вахмистром посты еще обходить…
Когда в дверь кондюринской избы загромыхал кто-то громко и настойчиво, сердце Любушки екнуло: за ней пришли. Она лежала неподалеку от двери между широкой лавкой, заваленной всякой домашней всячиной, и кадкой с водой, не смея шелохнуться, чтобы не разбудить Тимку, не вспугнуть сонно раскидавшихся рядом с ней на полу ездовых мужиков.
На стук поднялся хозяин.
— Кого там?
— Атаман с проверкой.
Любушка задрожала — это за ней, непременно за ней. Она больше не в силах была лежать неподвижно. Ощупала сына, дрожащими руками прикрыла его одеяльцем. «Встану, объявлюсь, — билось в ее мозгу, — пусть меня одну возьмут. Тимоньку бы не тронули. Люди выходят, вырастят мою кровиночку…»
Любушка осторожно встала, шагнула из-за лавки. Хозяйка будто поджидала ее с засвеченной лампой:
— Куда тебя?.. Што ты… — испуганно зашикала она. — Назад! Затаись там с дитяткой.
Заворочались ездовые. Один из них задрал черную бороду, сонно поглядел на Любушку, она присела за кадкой.
Вошедший в избу атаман с порога объявил:
— Ты, Леха, и жинка твоя, стало быть, знаете нонешние законы: большевиков и иных каких укрывать ныне нельзя, Вот я и пришел проверить, нет ли кого у вас посторонних?
Хозяин поспешил с ответом:
— Как нету, есть, вона на полу храпят.
— Што за люди? — громко спросил поселковый.
Бородач растолкал напарника, пробасил:
— Назовись, значитца, хто ты такой. А я, однако, Чернозеров, из станицы Серебровской, в извоз мобилизованный.
— Банщиков, из Карымской, — протер глаза второй ездовой.
— Они по твоему указу у нас на постое, — пояснил Кондюрин. — Их писарь твой приставил к нам вчерась.
— Про то я знаю, — прошелся по избе атаман. — А других посторонних нет больше?
— Дак какие другие. Вот они все тут, сам видишь.
Пока поселковый оглядывал ездовых, постель Кондюриных, хозяйка засуетилась.
— Не желашь, Титович, рюмочку? — предложила угодливо. — Чай, морозно, продрог, гляжу, по ночи колотясь с делами атаманскими.