– Барон сгоняет их в лагеря. Он не хочет, чтобы на его землях были больные и увечные. И свободные, брай же свободны всегда…
Угу, это как цыгане в нашем мире. Они всегда создают свое государство в государстве, со своими правилами и законами, потому любая власть, пусть даже самая демократическая из возможных, их не любит и не может с ними ужиться. А если за дело берется какой-то свихнутый диктатор типа Гитлера, получаются концлагеря и геноцид.
– Он просто безумец, Торнхелл. Но, говорят, избранный арканцлер еще хуже. Потому все брай уходят из Санкструма.
Вновь раздался крик – вознесся к темным тучам и оборвался хрипом, словно в горло кричащему всадили кинжал.
Амара привстала.
– Сын баклера умер.
Миг тишины… и снова полился смех, и музыкальные переборы огласили поляну. Баклер запрокинул голову, стянул шляпу и что-то весело прокричал в небо. За ним стянули шляпы и послали в небо крики остальные мужчины.
Моя проводница улыбнулась чуть заметно:
– Они желают ему счастливой дороги за порог.
Псина продолжала изучать меня взглядом. Очень любопытный был у нее взгляд, почти человеческий.
Амара наконец заметила пса и протянула руку, чтобы потрепать за холку – жест абсолютно уверенной в себе женщины, – но тот попятился и снова занял позицию мордой ко мне.
Смотрит… И чего он смотрит? Не ел же я из его миски, как в том анекдоте…
К нам приблизилась морщинистая женщина – лет, наверное, семидесяти, с гордой осанкой эльфийской принцессы, пронзительно голубоглазая. Странный контраст с точеной фигурой представляли руки – большие, жилистые, с выпуклыми суставами. Брай что-то спросила Амару. Та взглянула на меня.
– Тебе нужно вырвать зубы?
Господи, это-то тут при чем?
– Э-э…
– Эта женщина врачует зубы. И рвет совсем больные. Так нужно или нет?
Я покачал головой: этот интернациональный жест тут, к счастью, был известен.
– А спину вправить тебе не нужно?
Так вот почему у нее такие руки – она костоправ и массажист со стажем.
– Она и спину вправляет? Передай, я полностью здоров, мне ничего не нужно. Я благодарен за заботу.
Но женщина не уходила. Он вдруг наклонилась, сухие мощнейшие пальцы ухватили меня за подбородок и задрали голову. Я подумал, что сейчас она, как всякий уважающий себя врач, прикажет: «А теперь скажите: «А-а-а…» – и едва не распахнул рот, но врачиха уставилась мне в глаза, практически впилась взглядом, гипнотическим, страшным. К счастью, изучала она меня всего секунд пять. Затем что-то бросила Амаре и ушла к капищу, где продолжали камлать мужчины.
Амара взволнованно привстала.
– Торнхелл, ты – крейн!