Лермонтову никуда не надо было ездить, чтобы это все увидеть и прочувствовать.
Впечатления детства — на всю жизнь! Можно запамятовать кое-что из мелочей. Но слезы и дикие нравы крепостнической деревни — никогда!
С одной стороны, личная, семейная драма, сиротство при живом отце влили в молодую душу ту самую долю горечи, которая обернется потом мрачными стихами, великой человеческой печалью, доходящей до озлобления. С другой стороны, картины жестокой деревенской жизни оставили в нем такой след, что он всем сердцем возненавидел рабство и подлость, больших и малых покровителей их.
Уже с детских лет зрела в Лермонтове ненависть к несправедливости и накапливалась горечь. Этот дворянин, баловень достатка, стал непримиримым врагом того самого строя, который дал бы ему все для беззаботного существования до самой гробовой доски, если бы он этого пожелал, если бы не «портил» себе и другим настроения своим «железным стихом, облитым горечью и злостью».
«Почвы для исследования Лермонтова нет, — писал Александр Блок, — биография нищенская. Остается «провидеть» Лермонтова». Это верно только отчасти и требует уточнения. Биография Лермонтова — биография молодого человека, едва вышедшего «в люди». Она мало документирована в обычном понимании этого слова. Однако все, что им написано, — 400 стихотворений, около 25 поэм, 5 драм и 7 повестей, — есть итог этой короткой жизни, и они, его произведения, — самые надежные документы для тех, кто пожелает «провидеть» поэта.
Защищая творчество Лермонтова от не в меру педантичных литературоведов, в частности от «анализа» профессора Котляревского, Блок писал: «…Профессор Котляревский внезапно обмолвился одной фразой, будто с неба звезду схватил: «…истина заключалась в бессменной тревоге духа самого Лермонтова». Эта роковая обмолвка уничтожает все остальное исследование». Верно, тревога духа! Разве мало этого для понимания поэта, какую бы он ни прожил жизнь — малую или большую?
Процесс становления человека — сложный процесс. Тут и влияние наследственности, и окружающей среды, и порою совершенно незаметных столкновений с действительностью и даже с отдельной личностью. Можно ли, например, не принимать в расчет хотя бы бесед бонны Христины Осиповны, обучавшей его немецкому языку? Что она читала Мишелю из немецкой литературы? Что говорила она ему о Гёте и Шиллере? Что читала из их книг? Мишель, говорят, называл ее «мамушкой». И надо полагать, что «мамушка» тоже немало воздействовала на его впечатлительную душу.
Идут месяцы, годы… Мишеля одолевает золотуха. Те, кто знал его детскую пору, отмечают болезненность Мишеля. «Жидкий, — говорят, — мальчик, здоровьем золотушный». И кривизну ног отмечают, как следствие этой самой болезненности. Павел Висковатов приводит рассказ жителей Тархан о Мишеле: «В детстве на нем постоянно показывалась сыпь, мокрые струпья, так что сорочка прилипала к телу, и мальчика много кормили серным цветом». Сейчас это называется аллергией, и борьба с нею даже в наше время считается делом не простым, поскольку причины, вызывающие ее, весьма разнообразны, подчас коварны.