Я понятия не имею, что делать и куда идти, потому что не так часто выезжаю заграницу и до сих пор теряюсь в незнакомых местах, но, к счастью, есть мобильный интернет и есть куча всяких путеводителей и еще GPS, по которому я быстро ориентируюсь во всех ближайших интересных местах.
— В Квартал красных фонарей? — предлагаю я.
Она слишком напряжена, и хорошая шутка должна ее расслабить. Если уж я «гуляю» женщину, то она не должна быть зажатой, как медведь на цепи посреди ярмарочной толпы. Эвелина вскидывается, поворачивает ко мне лицо и на пару секунд я все-таки хочу остановить время, чтобы полюбоваться этими глазами из прозрачного горного хрусталя, и губами, в которых нет ни кровинки, не считая двух совсем свежих ранок. Эвелина быстро втягивает нижнюю губу в рот, как будто понимает, что выдала свое волнение. Странно, раньше она не была такой дерганой, хоть в день нашего знакомства мы неслись по мокрой трассе на бешенной скорости, и я трахал ее пальцами под грохот музыки любимой группы. Сейчас-то усе почти целомудренно: просто держимся за руки, как школьники-переростки.
Правда, есть одно «но»: сейчас она замужем, даже если вероятность натолкнуться на общих знакомых практически равна нулю. Хотя, судьба только что столкнула нас лбами в чужом городе, а я тут рассуждаю о несовпадениях.
— Кошка, я пошутил, — говорю на всякий случай, потому что Эвелина до сих пор напряженно всматривается в мое лицо. — Я там уже был.
И вот снова, то, чего не было раньше, даже когда она почти голая стояла у меня на пороге.
Дымка румянца на щеках, прищур, упрямо сжатые губы. Кровь из ранок растеклась по трещинкам, и я с трудом подавляю желание слизать ее языком. Не поцеловать, а попробовать ее на вкус, как если бы она была заварным пирожным, которое хочется откусить с середины, чтобы сразу добраться до крема.
— И как тебе рассадник порока на земле? — спрашивает Эвелина, пока я за руку веду ее вверх по улице. Следующая остановка — музей Ван Гога. Не знаю ни одной другой женщины в мире, с которой бы я хотел пойти таращиться на альтернативную живопись, в которой ни хуя не смыслю.
На языке вертится ядовитая шутка о том, что я сам себе рассадник и садовник в одном лице, и за последние пять лет увидел столько всего, что меня не удивить голыми бабами в витринах а ля коробка для куклы. Но это — моя личная грязь, и я, как застигнутый врасплох пацан, заталкиваю ее обратно в душу, где ей самое место. Сидит, сука, как влитая.
— Я толком и по сторонам не смотрел, — пытаюсь криво улыбнуться. — Они там все страшные, потасканные и из этих… — Щелкаю пальцами, помогая себе вспомнить. — Которые принципиально не бреют ноги и подмышки.