Наивен и робок был наш роман. Когда я целовал загорелые лапки Марыньки, она их смущенно прятала и сердитым шепотом говорила — «та нельзя ж». А сама прижималась своими вишневыми губами к моим ладоням. Ее заботливость ко мне стала безграничной. Мои цветные верхние рубахи поступили в ее распоряжение и она ни за что не хотела отдать их мыть прачке Мавре. В своем углу она в свободные часы сидела, мурлыкала и возилась с цветными нитками и чем-то светлым. И однажды утром принесла мне, еще сонному, новую вышитую рубаху. Сонного она не захотела меня поцеловать, швырнула в меня рубахой и убежала. Зато когда я в этой рубашке показался в столовой за чаем, она не сводила с меня взгляда и порой фыркала и прятала лицо в рукав. Никто не знал о причинах ее веселого настроения. А я порой посматривал на маленькую Марыньку выразительными глазами.
Мы должны были прятать от всех свое согласие, свою тайну. Боялись улыбок, острот, иронии, всего, что оскверняет тайное согласие. Я уже решил, что Марынька будет моею женой, что мы вместе будем жить. Я уже обдумывал с волнением и радостью, как я буду незаметно вводить ее душу, ее ум в мой мирок интересов и всей жизни, как она будет входить в мою жизнь и жить в ней. Ее тонкие руки обвивались вокруг моей шеи; ее душа тоже обвивалась вокруг моей шеи; я ее чувствовал всю подле себя. Она была моим ребенком, моей женой, моей возлюбленной.
Но случилось, что наша тайна была открыта. Нас подсмотрел в момент, когда мы стояли обнявшись, человек, которого я опасался больше всего. Однажды утром мы, обернувшись, увидели, что в комнату своими решительными четкими шагами входит Иза. Лапки Марыньки упали с моих плеч, она стояла, густо покраснев, со слезинками на ресницах. Я вдруг упрямо положил ее руки себе на плечи и вызывающе посмотрел на Изу.
Она усмехнулась. За эту усмешку я ее возненавидел. Сказала: «Извините…», повернулась и вышла. Марынька стала плакать. Я, успокаивая, сказал ей: «Не плачь, глупая. Ты будешь моей женкой. Никто не посмеет сказать про тебя худого…» И, взяв ее на руки, покружил в воздухе. Марынька засмеялась коротким всхлипывающим смешком и выскользнула из комнаты. А я не без смущения пошел с бумагами старика в его кабинет заниматься.
I
В ту пору моей жизни я еще не стоял перед вопросом: как мне осуществить себя? Куда направить жизнь, чтобы она была согласна с подлинной природой моей души? Я был бессознательно убежден, что река жизни, без руководительства, сама сохраняет должное направление; что надо только жить и жизнью насыщать душу, взрастить ее, как дерево в саду.