Много дней спину я гнул,
Я таскаю грузы, как мул.
Опаленный полуденным солнцем,
Обливаясь соленым потом,
Я гляжу со своей скамьи
На прекрасный дворец.
Ах, как горько завидую я
Сладкой участи богачей!
С каждым днем моя жизнь тяжелей.
Были схожи мы, когда родились, –
Но теперь он хозяин дворца,
Я – бедняк. Как желал бы я жить
В этом доме вместо купца!
Допев песню, я закрыл глаза и ненадолго задремал, наслаждаясь отдыхом, прежде чем вернуться к тяготам трудового дня. Проснувшись, я увидел перед собой превосходно одетого молодого раба.
Он взял меня за руку и сказал:
– Мой хозяин приглашает тебя к себе, он хочет с тобой переговорить.
Я хотел было отказаться, понимая, как неловко мне будет в этом земном раю, но все же оставил свою ношу у привратника и вслед за рабом прошел в дом. Там, за столом, уставленным всяческими кушаньями и напитками, сидели почтенные и достойные господа; юные невольницы играли для них прекрасную музыку. Поначалу я растерялся, однако вспомнил об учтивости и, собравшись с духом, поклонился тому, кто сидел во главе стола и, как я посчитал, был хозяином дома – или скорее дворца, достойного султана.
Он указал мне на незанятое место рядом с собой, я сел и поблагодарил его за приглашение. Он милостиво улыбнулся и спросил, как меня зовут и чем я занимаюсь. Я ответил, что мое имя Синдбад и я носильщик, а занимаюсь тем, что за плату переношу на голове чужие покупки.
– Мы с тобой носим одно имя, носильщик. Я Синдбад-мореход. Я услышал твою песню, когда кормил моих газелей в саду.
Я извинился перед ним, потому что моя песня свидетельствовала о дурном воспитании и ревнивой зависти, но он лишь улыбнулся снова.
– Напротив, мой друг! Мне она очень понравилась. А теперь не перекусить ли тебе? Угощайся.
Никогда еще я не ел так вкусно! Блюда были изумительные…
Тут носильщик прервался, устремив взгляд на хозяйку дома.
– …Хотя и не такие вкусные, как ваше угощение, о щедрые и почтенные хозяйки! – добавил он и продолжал свой рассказ.
– Накормив меня досыта, Синдбад-мореход сказал, что мои песни напомнили ему дни его юности, когда он был беден и сетовал на то, что родился в нищей семье, а мать, утешая его, повторяла: «Живой пес лучше мертвого льва».
Он рассказал мне, как они с матерью собирали клочки шерсти, оставленной шерстомоями на камнях и скалах у реки, и мать ткала молитвенные коврики. Когда их набралось десять, он сел на корабль и уплыл торговать с другими купцами.
Затем, о калиф, визирь, поэт, три дервиша и почтенные хозяйки, Синдбад подробнейшим образом описал мне семь своих путешествий. Я был так увлечен рассказом, что остался бы в его доме на семь лет, а не на те семь дней, которые там провел. Каждый день он рассказывал мне об одном путешествии, и каждое новое было удивительнее прежнего. Мне не под силу описать всей необычайности этих историй: временами я был готов обделаться со страху – Синдбад рассказывал об ужасающих чудовищах, опасных разбойниках и поразительных созданиях, которые встречались ему в странствиях. Порой на глаза наворачивались слезы, когда он живописал свои тяготы и бедствия и охватывавшее его отчаяние, а подчас мое сердце билось от восторга – когда он рассказывал о своих удачах в торговле. Я вздыхал от облегчения и радости, когда он описывал каждое свое возвращение в Багдад, в родной дом, к семье и друзьям. Каждый раз он клялся больше никогда не отправляться в плавание. Но затем снова слышал зов дальних стран и не мог ему противиться – так властно манили его новые встречи с иными народами в разных концах света, что он забывал о том, что в прошлый раз едва вырвался из лап смерти, оставшись в живых только благодаря чуду.