Н. Я. Э. хорошо знал Дантеса. Он знал всех друзей и врагов Пушкина лучше, чем собственных друзей и врагов. Дантеса он узнал бы не только в лицо, но даже по почерку. Да, он узнал бы Дантеса. Но это был не Дантес.
Это скорее был… как же его фамилия? Да ну же, он часто бывает в Доме литераторов… Н. Я. Э. не раз встречался с ним на заседаниях секции критики, но вспомнить его фамилию он не мог, потому что был специалистом по девятнадцатому, а не по двадцатому веку. И вот этот критик, выдававший себя за Дантеса, поднял пистолет, похожий на шариковый карандаш «Привет из Одессы», и стал наводить его на стоящего перед ним… Пушкиновед поспешил перевести взгляд на стоявшего перед Лжедантесом Пушкина. Да, конечно, это был не Пушкин. Это был знакомый поэт, которого Н. Я. Э. не раз встречал в Доме литераторов, но фамилии которого не мог вспомнить, потому что был специалистом по девятнадцатому, а не по двадцатому веку. И все же его встревожила судьба забытого поэта, и, впервые почувствовав в себе силу предотвратить историческую катастрофу, Н. Я. Э. рванул ручку аппарата так, что десятки лет промелькнули за одно мгновение.
— Осторожней с исторической эпохой, — недовольно проворчал владелец аппарата. — Резкие скачки, особенно назад, связаны с серьезными последствиями.
— У вас здесь все перемешалось, — в свою очередь заметил специалист по девятнадцатому веку. — Не поймешь, где, кто и когда…
— Историческое напластование, — пояснил непушкиновед. — Пласты времени накладываются один на другой, настоящее давит на прошлое, придавая ему свой собственный облик.
— Вы хотите меня уверить, что я видел Пушкина?
— Да, вы видели Пушкина, хотя, может быть, его не узнали, — твердо сказал Ю. М. Д., выключая свой аппарат. — Мы многое видим, но не узнаем, потому что на окружающую реальность напластовывается наш субъективный мир, и мы многое видим таким, каким сами желаем видеть…
Разговор приобретал все более ненаучный характер, и Н. Я. Э. знал, что в таких разговорах он не силен. Вся его закаленная в научных спорах аргументация поникла перед этим кухонным комбайном, который мог состряпать любой исторический факт, вернее, факт, выдаваемый за исторический. Фантастика! Да, именно фантастика, ухватился Н. Я. Э. за это компрометирующее любую научную концепцию слово и сказал, чтобы побольней уязвить собеседника:
— Пушкин никогда не писал фантастики.
Это было метко сказано. Уже торжествовавший было победу, Ю. М. Д. сразу сник, и даже дилетанту от пушкиноведения было бы ясно с первого взгляда: нет, он не Пушкин.