будь уверена, что чихать я на это хотел!
Я иду дальше, ускоряя шаг, но Кэт не собирается отставать.
– Ну что ты сразу злишься! Это всего лишь вопрос.
Всего лишь вопрос, нацеленный аккурат ниже пояса, на который я в лучшем случае могу ответить чисто теоретически. Появиться в обществе с молодым человеком – это испытание, которое мне еще только предстоит когда-нибудь выдержать. Никто не говорил, что будет легко, – Тереза многократно мне это подтверждала, а уж ей-то виднее, – но я не боюсь. Ореол неприкосновенности, вот уже не один год окутывающий меня и Диану со дня Битвы у Большого Глаза, надежно защищая от нападок, все еще не потерял своей силы. Я не беспомощен, я могу за себя постоять. Если отойти от этого, то с тем, что на меня будут косо смотреть, я точно проживу. В конце концов, я на этом вырос.
– Но ты же понимаешь, что в этом случае выбор делаешь не ты один, его делают оба, – вгрызается Кэт еще глубже в мою душу. – Что ты станешь делать, если твой парень не захочет, чтобы его дразнили, и если он… ну… предпочел бы держать ваши отношения в тайне?
– Отношения? Попахивает свадьбой.
– А то, как ты говоришь, попахивает влиянием твоей мамы.
– Столь неприличное слово, как «свадьба», никогда бы не слетело с ее уст.
– Дело вкуса, не так ли? – продолжает она. – Местные жители придерживаются мнения, что неприлично – это когда с уст слетает кое-что другое.
– Местные жители, – говорю я, указывая на пробегающих мимо школьников, опаздывающих, как и мы, – уже доросли до того, чтобы иметь свое собственное мнение. Зачем им разделять родительские предрассудки?
– Потому что это проще, чем подумать самому.
– Снова Ницше сказал?
– Нет, это я сказала.
Мы наконец дошли до кабинета. Кэт, которую хлебом не корми, но дай устроить грандиозный выход, пропускает меня вперед, чтобы хлопнуть за спиной дверью с такой силой, что на нас устремляется перепуганный взгляд двадцати пар глаз, и двадцать еще секунду назад вовсю гудевших ртов мгновенно замолкают.
– А, госпожа директорша! – раздается откуда-то насмешливый голос.
– И тебе доброе утро, второгодник несчастный, – парирует Кэт, встреченная одобрительным смехом. Все вновь повернулись к своим собеседникам, а мы устремляемся на поиски парты, оба места за которой еще свободны. Стоит нам сесть, как распахивается дверь и в класс входит Гендель.
Поскольку Гендель изначально был барочным композитором, это, видимо, и обусловило, что его однофамильцу передались все основные черты этого стиля: издалека заметный немаленький силуэт и чрезмерная пышность форм. Не скрывая своего пристрастия к обильным застольям, он важно несет перед собой солидный живот, тяжесть которого заставляет его не идти, а практически семенить. Создающееся таким образом ощущение медлительности этого тела крайне обманчиво: оно резко контрастирует с неудержимым полетом мысли.