А люди, которые мне вредили, всегда бывали наказаны. Они или заболевали, или умирали, или с ними происходило какое-то несчастье.
Я никому об этом не рассказывала, но всегда знала, что у меня есть эти способности. Только удивлялась, что мне совсем не хочется лечить людей, помогать им, снимать порчу. И главная Сила приходит ко мне, когда я злюсь.
Теперь, почитав ваши статьи и интервью Рыцаря Заатара, я понимаю, что все потому, что я — злая ведьма. Раньше бы я огорчилась и напугалась, а теперь, наоборот, меня это радует.
Мне уже больше тридцати лет, жизнь скоро пройдет, а хочется увидеть что-то, кроме работы и домашнего хозяйства, попробовать свою настоящую Силу. Прошу Вас передать мое письмо Рыцарю Заатару, может быть, он скажет, смогу ли я стать Настоящей Ведьмой и вступить в Третью стражу.
Не смейтесь надо мной, пожалуйста, если что-то не так.
С уважением, Люба Дубровская».
Любочку огорчила только фраза о том, что жизнь после тридцати «скоро пройдет». Владу Шипову она тоже не понравилась, но не потому, что он принял ее на свой счет. Ему показалось странным, что женщина, по всем параметрам еще совсем молодая, может писать о себе в таком уничижительном ключе. Но, поразмыслив, он понял, что это своего рода эпистолярное клише, свойственное людям, которые не свободно владеют письменной речью. А может быть, и простонародное кокетство.
Он не стал публиковать письмо Любы Дубровской. Вместо этого в очередном выпуске «Стражников» было напечатано объявление:
«Уважаемые гг. Васильев, Марчик, Дубровская, Фокин, Норвашайте, написавшие нам письма! Просьба связаться с ведущим рубрики В.Шиповым по телефону редакции».
Все фамилии, кроме Любочкиной, были вымышленными, о чем ведущий рубрики В.Шипов очень жалел.
Петя Некрасов сидел у себя в офисе и, как писал классик, «было дело до жида, и я дожидался». Эта цитата вдруг всплыла в его голове не простым обрывком, а вместе с источником и даже с именем персонажа, честь по чести. Лев Николаевич прозорливо вложил сей каламбур в уста Стивы Облонского, субъекта не слишком симпатичного, избежав таким образом обвинений в великорусском шовинизме. Хотя на самом деле граф Толстой никем иным, как шовинистом и антисемитом, быть не мог со своими лицемерными идеями всеобщего братства, постными рисовыми котлетками и косоворотками, его же именем названными.
Петя мысленно похвалил себя и за хорошую память — нигде не учился, школу закончил кое-как, но все, что читал, в мозгах засело накрепко, — и за умение проникнуть в тайны души русского писателя. Впрочем, как Некрасову да не понять Толстого!