— Так бы тебя оно и подпустило, — заметил я, вспомнив невидимую преграду и мои попытки пройти сквозь нее с кинокамерой. — К земле жмет, как на крутых виражах, даже похлеще. Я думал, у меня подошвы магнитные.
— Живое оно, по-твоему?
— Может, и живое.
— Существо?
— Кто его знает. Может, и вещество. — Я вспомнил свой разговор с двойником и прибавил: — Управляемое, наверно.
— Чем?
— Тебе лучше знать. Ты метеоролог.
— А ты уверен, что оно имеет отношение к метеорологии?
Я не ответил. А когда вернулись в кабину, Толька вдруг высказал нечто совсем несусветное:
— А вдруг это какие-нибудь неизвестные науке обитатели ледяных пустынь?
— Гениально, — сказал я, — и в духе Конан Дойла. Отважные путешественники открывают затерянный мир на антарктическом плато. Кто же лорд Рокстон? Ты?
— Неумно. Предложи свою гипотезу, если есть.
Задетый, я высказал первое, что пришло в голову:
— Скорее всего, это какие-нибудь кибернетические устройства.
— Откуда?
— Из Европы, конечно. Или из Америки. Кто-то их придумал и здесь испытывает.
— А с какой целью?
— Скажем, сначала как экскаватор для выемки и подъема тяжелых грузов. Попалась для эксперимента «Харьковчанка» — вытащили.
— Зачем же ее удваивать?
— Возможно, что это неизвестные нам механизмы для воспроизведения любых атомных структур — белковых и кристаллических.
— А цель… цель? Не понимаю…
— Способность понимать у людей с недоразвитым мозжечком, по данным Бодуэна, снижена от четырнадцати до двадцати трех процентов. Сопоставь и подумай, а я подожду. Есть еще один существенный элемент гипотезы.
Только так хотелось понять поскорее, что он безропотно проглотил и Бодуэна и проценты.
— Сдаюсь, — сказал он. — Какой элемент?
— Двойники, — подчеркнул я. — Ты был на пути к истине, когда говорил о самогипнозе. Но только на пути. Истина в другом направлении и на другой магистрали. Не самогипноз, а вмешательство в обработку информации. Никаких двойников фактически не было. Ни второй «Харьковчанки», ни второго Анохина, ни двойничков-бытовичков, вроде моей куртки или съемочной камеры. «Облако» перестроило мою психику, создало раздвоенное восприятие мира. В итоге раздвоение личности, сумеречное состояние души.
— И все же в твоей гипотезе нет главного: она не объясняет ни физико-химической природы этих устройств, ни их технической базы, ни целей, для каких они созданы и применяются.
Назвать мою околесицу гипотезой можно было только в порядке бреда. Я придумал ее наспех, как розыгрыш, и развивал уже из упрямства. Мне и самому было ясно, что она ничего не объясняла, а главное, никак не отвечала на вопрос, почему требовалось физически уничтожать двойников, существовавших только в моем воображении, да еще не подпускать меня к таинственной лаборатории. К тому же придумка полностью зависела от проявленной пленки. Если киноглаз зафиксировал то же самое, что видел я, моя так называемая гипотеза не годилась даже для анекдота.