Все началось с запаха. Нечто давно забытое, спрятанное глубоко внутри всплывало на поверхность из полусна. Образы, звуки, ощущения, воспоминания о которых раньше сопровождались болью, отозвались в душе радостью. Бескрайнее сиреневое марево и витающий над ними горьковатый запах. «Это лаванда, дорогой». Ласковый голос и рука, тянущая к нему веточку, похожую на маленький кустик, с сиреневыми мелкими цветками. А затем нежное прикосновение теплой ладони к его щеке. Нет, не теплой — горячей. Обжигающей. Пламенной.
Мэтт открыл глаза и немедленно зажмурился от бившего прямо в лицо яркого солнечного света. Какого черта! Резко вскинувшись, он бессмысленным взглядом уставился перед собой. Сердце едва не раздробило грудную клетку молотящими ударами. Закрыв глаза, Мэтт сделал несколько глубоких вздохов. Понадобилась почти минута, чтобы выровнять дыхание и успокоиться. Все это время он опирался на локоть, лежа на боку, и вскорости почувствовал, как напрягаются на руке мышцы. Только это и заставило его открыть глаза и…
… и отпрянуть от лохматой, клыкастой морды, изображенной на подушке, хранящей след от его головы. «Чудовище», гласила надпись под мордой. Из груди вырвался звук, похожий на смешок. Часто-часто заморгав, Мэтт стремительно развернулся и понял, что не имеет ни малейшего понятия, где находится. В недоумении оглядываясь по сторонам, он пытался вспомнить, как очутился в этом помещении — то ли спальне, то ли гостиной, то ли комнате в студенческом общежитии, то ли все вместе взятое. Хотя, для комнаты в общежитии здесь было довольно чисто. Глаза выхватывали отдельные предметы, ни на чем особенно не фокусируясь. Голова отказывалась работать, но у Мэтта возникло явственное ощущение, что он здесь один.
Спустив ноги, Мэтт сел на кровати. Взгляд уткнулся в нечто, похожее на низкий узкий топчан, накрытый линялым вязаным пледом. Задев топчан ногой, он с удивлением отметил, что тот шевелится. Наклонившись, чтобы удостовериться в том, что это ему не почудилось, Мэтт застонал от боли, моментально пронзившей голову ото лба до затылка.
— Черт!
Потревоженная голова нещадно болела, да так, что, не удержав стона, мужчина снова повалился на кровать. И зачем он так напился?! Ведь знал, что алкоголь только усугубляет головную боль. Надо было сразу ехать домой, а не вливать в себя виски в безуспешной попытке ее заглушить. Можно было попросить у официанта, или как там они называются в этих заведениях, таблетку, но Мэтт Крайтон не признавал слабости ни в себе, ни в других людях. Тем не менее сейчас он отдал бы что угодно за стакан воды и таблетку обезболивающего.