– Зачем вы уезжаете?
– Ну вот так. – Марина была непреклонна, но вдруг подошла вплотную и, быстро обняв, притянула к себе. От неожиданности я, как теленок, ткнулся носом в ее шею, тонко, по-девичьи пахнущую только что вымытой кожей.
Как изящно писал житель девятнадцатого века Эдмунд Талбот в своем дневнике: «Морское путешествие может привести к некоторым изменениям в мужском организме: встретить даму стало не то чтобы легко, но даже, я бы сказал, неизбежно». Что-то подобное, наверное, происходило с нашими организмами на природе, вдали от цивилизации. Это было сказано даже слишком деликатно для тех желаний, которые я испытывал сейчас, находясь рядом с Мариной. Все вокруг перестало иметь значение: запах карамели обволакивал меня нежной, сладостно-облачной пеленой.
Марина нашла прекрасное место. В теплом коровнике было одно пустующее отделение с несколькими незанятыми стойлами. Отделения шли через стену, и потому характерного запаха там почти не чувствовалось. Впрочем, запах животных мы перестали ощущать уже давно.
Это была совершенная пастораль: сквозь маленькое техническое окно пробивалось скудное зимнее солнце. Луч прорезал соломенную пыль, и маленькая упругая грудь девушки как будто светилась изнутри, а коричневая горошина соска казалась матовой. Чтобы восстановить гармонию, сосок необходимо было срочно смочить. И я восстанавливал и восстанавливал, неистово и жадно, снова и снова, под завистливое мычание телок за стеной.
Блондинки с длинной плоской спиной, маленькой грудью и строгим обращением – моя карма. Или в моем теле сейчас жил сам Фрейд, потому что все женщины в нашей семье были приблизительно такими. Несмотря на то что Марина нравилась мне не так остро и больно, как Маргарита, я был сейчас благодарен ей, как не был еще благодарен ни одной женщине на свете.
Она улыбалась, и в такт моим движениям двигалось ее лицо, на котором сияла спокойная умиротворенная улыбка. Во время она выглядела так, как выглядят после. И я вдруг подумал, что она как будто всегда опережает момент, как будто всегда забегает за ближайший поворот времени. Марина – самая земная из всех моих Мадонн, невероятная, не мне предназначенная. И пока я еще собирал восторги, наполненные запахом сена, любовался светящимися в воздухе частичками пыли, пока поклонялся складкам ее ватных штанов, внутри которых дышала эта сливочная карамельная девочка, она уже оделась, помахала рукой и, уходя, обронила: «Увидимся, звони!»
Прошептав «пока», я откинулся на бортик загона. Снова подумалось о той, которая ушла раньше: о моей грустной обреченной Маргарите, образ которой, высекая искры стыда, вдруг погнал из головы с тихой радостью опережающую время Марину.