– Я не знаю наверняка, но это просто бессмысленно. Ее отвезли в операционную, и она все еще там.
Что мне нравится в Тилмане, так это его умение замечать в любом дерьме зерно истины. Даже в вопросах, выходящих далеко за рамки его компетенции, например нейрохирургии, он ничего не принимает на веру и почти всегда оказывается прав. Его слова вселили в меня надежду.
Следующие несколько часов оказались одними из самых долгих в жизни. Мыслями я без конца возвращался к брату – что́ он должен чувствовать, не зная, увидит ли жену живой. Я позвонил Амико и дочерям и повторил им слова Тилмана: что бы ни твердили по телевизору, утверждение, что Гэбби мертва, не имеет смысла. Вскоре после того, как Марк приземлился в Аризоне, я дозвонился до него.
– Что происходит? – спросил я, едва он принял вызов. – Говорят, Гэбби умерла.
– Знаю. Я смотрел новости в самолете. Но я только что говорил с больницей. Это ошибка. Она жива.
Невозможно описать облегчение, которое испытываешь при известии, что дорогой тебе человек жив, когда несколько часов считал его погибшим. Мы знали, что Гэбби предстоит долгий и трудный путь к исцелению, но главное, ее сердце продолжает биться, – лучшая новость, которую мы могли бы получить.
В тот и следующий день я сделал еще десятки звонков: брату, Амико, матери и отцу, дочерям, друзьям. Иногда задумывался, не слишком ли много звоню, не становлюсь ли навязчивым в стремлении быть рядом с ними. В первый день я узнал, что в ходе стрельбы были ранены еще 13 человек и шестеро убиты, в том числе девятилетняя девочка – ее звали Кристина-Тейлор Грин, она интересовалась политикой и мечтала встретиться с Гэбби. В тот день я звонил Марку и Амико без конца.
На следующий день у нас была давно запланированная видеоконференция с Владимиром Путиным. Меня удивило, как много времени он посвятил разговору лично со мной, сказал, что люди России мыслями с моей семьей и что он окажет любую возможную помощь. Он выглядел искренним, и я это оценил.
В понедельник президент Обама объявил национальный траур. В тот же день я должен был из космоса объявить минуту молчания. У меня крепкие нервы, но эта ответственность легла на меня тяжким грузом. Первое публичное заявление нашей семьи! Когда момент приближался, я позвонил Амико на работу в Центр управления полетами в Хьюстоне и поделился своими затруднениями. Я не знал, сколько именно должно длиться молчание, и почему-то зациклился на этом несущественном вопросе.
– Оно должно длиться столько, сколько ты сочтешь нужным, – заверила она. – Сколько тебе покажется правильным.