Входит В а л е р к а с двумя вазочками с мороженым. Ставит одну вазочку перед Машей. Садится напротив.
В а л е р к а. Что это ты с прищуром разглядываешь меня?
М а ш а. Не виделись давно.
В а л е р к а. Ну да?
М а ш а. Семь дней.
В а л е р к а. Неужто семь? А по моему хронометру и двух не прошло. Впрочем, веду рассеянный образ жизни: мероприятия, морские путешествия, друзья. Уплотняю время. По тому же Эйнштейну. Тебе этого не понять.
М а ш а (продолжая уплетать мороженое; «светская» непринужденность Валерки не произвела на нее никакого впечатления). Дядя твой повадился к нам.
В а л е р к а. Сапог пару найдет.
М а ш а. Вот уж не думала встретить тебя здесь. Ты с моряками знаком. На любом пароходе можешь уплыть. А здесь народищу — две тысячи билетов продали. Да «зайцев» человек пятьсот.
В а л е р к а. А я, Балагуева, демократ. Я до привилегий не унижаюсь. Я — как народ.
М а ш а. Чего это ты будто представляешь передо мной?
В а л е р к а. В артисты податься решил. Прикидываю, есть талант или нет.
М а ш а. Фальшь в тебе есть.
В а л е р к а. Ощущаешь?
М а ш а. Будто песок на зубах… Ты здесь один?
В а л е р к а (небрежно). Набилась мне в компанию одна. То в кино с ней пойди, то на пляж. Теперь вот прогулка понадобилась ей. Суета… Соседка моя.
М а ш а. Нина?
Валерка делает неопределенное движение головой.
Красивая она.
В а л е р к а. С ней по набережной как сквозь строй идешь. Народ выстраивается на нее поглядеть.
Маша опять поднимает бинокль, рассматривает берег. Возникают позывные пантомимы, и сразу же — веселая плясовая музыка, балалайка и бубенцы.
Входят ч е т в е р о — пантомима. Четыре Пьеро, поникшие, с белыми масками на лицах, окружают Валерку. Надевают ему на голову шутовской колпак, напяливают на него пеструю куртку. Наклеивают ему красные кружочки на щеки.
(В окружении печальных мимов, пританцовывая.) Добрые люди, эй, добрые люди! А вот посмотрите на шута, паяца, скомороха развеселого. Тебя гонят взашей, а ты — рот до ушей… Ах, ах, ах! Самолюбие-то у нас каково! Сам по себе человек как человек, росту обыкновенного. А самолюбие на три головы его выше. Ему бы в дверь раскрытую войти, а самолюбие в притолоку лбом упирается: куда, мол, шут гороховый? Я тебя, самого человека самей, не пущу!.. Вот и выходит игра у нас развеселая. Самому смешно (кивает на печальных мимов), и люди вокруг со смеху покатываются. Ах, ах, ах, ах! То ли глуп человек, то ли умен? Разбери, если не он самолюбие свое, а оно его за руку ведет… Эй, эй, гордецы-удальцы! Выкамаривайтесь! И рассудку вопреки, и желаньям вопреки — выкамаривайтесь! Ах, ах, ах, ах! До чего же развеселая игра!..