— Вот как? — Сандо сделал шаг навстречу. Эмбер выпрямила спину, напрягаясь. Что за блеск в его глазах? Вольный брат более тонким слухом, чем у девушки, услышал торопливый приближающийся топот и, схватив Эмбер за запястье, притянул к своей груди. В тот момент, когда распахнулась дверь, он изобразил, будто наклоняется для поцелуя, хотя движения не закончил, оглушённый настоящим истерическим воплем.
— Ааа-а-а!!! — раздалось на весь зал, от пола до потолка и обратно, пронзая иглами высоких нот.
Эмбер дёрнулась, до этого завороженная, и не имеющая ничего против поцелуя, как почувствовал Сандо. Но явление Николь прервало зачатки фальшивого флирта, который ему для того и был нужен, чтобы ожидаемая свидетельница увидела, разочаровалась, огорчилась, и отстала. Она не должна доводить его и изводить себя. И его изводить не должна, потому что поиски борделя были настоящей, актуальной проблемой. Сандо хотел вставить в какое-нибудь женское живое и мягкое тело свой член, он буквально ощущал, как кровь передерживается и перекипает, грозя прыснуть из носа и ушей. А тем временем Николь поднеслась к паре, и без того разошедшейся в стороны. Но сестру Николаса это не остановило, и она кинулась на Эмбер:
— Дрянь! — Вцепившись ей в волосы, Николь пыталась укусить, оцарапать, ударить старшую сестру, но всё было тщетно. Претерпев боль от нескольких вырванных волос, Эмбер перехватила руки Николь и, выкручивая их, удерживала её на расстоянии от себя. Справиться с младшей ей было несложно, но от эффекта неожиданности она не успела настроить себя на то, что та представляла собой какую-то опасность. — Дрянь! Потаскуха! А прикидывалась овечкой! Ты на него глаз положила?!
— Николь! — крикнул на неё Сандо, но она его не слышала.
— Он мой! Мой! Ты поняла меня?! Я никому его не отдам, никому!
— Между нами ничего не было, Николь! — попыталась докричаться до неё Эмбер. — Мы просто разговаривали!
— Николь! — громче проорал Сандо и, видя, как старается отделаться от сестры Эмбер, но не рискует отпускать её руки, чтобы та вновь не ринулась в атаку, мужчина подхватил подмышки влюблённую в него китаянку и оттащил от другой, крепко сомкнув хватку у неё под грудью. — Угомонись, дура! — гаркнул он ей в ухо. И с этим окриком внутри него словно что-то оборвалось, какая-то часть независимости, отстранённости, непричастности. Он удерживал именно эту девушку от другой, стыдясь за её поведение, как за своё собственное. Он готов был отругать её, как имеющий к ней какое-то отношение, чувственное или родственное, прижимая к своей груди, он где-то глубоко в себе держал на кончике обрыва, ведущего к устному оглашению, слова «хорошо, твой, только успокойся». Недопустимо, запрещено, преступно. — Стой смирно! — приказал Сандо, но Николь продолжала рваться, плеваться оскорбительными словами и угрозами в сторону Эмбер. Последняя, взяв с лавки бейсболку, многозначительно посмотрела на Сандо и, с сожалением качнув головой, вышла из зала, подальше от беды.