Три девушки курили кальян, передавая трубку друг другу и смеясь. Вокруг них образовалась неплотная дымка, свет до сюда почти не добивал, если не считать то розовых, то зелёных, то жёлтых лучей, отражающихся от диско-шара. Губы Николь были накрашены яркой помадой, красно-бордовой, вульгарно, как и весь остальной макияж, явный безвкусный перебор, но у Сандо потянуло под рёбрами. Он не увидел в этом ни дешевизны, ни порочности, ни нелепости. Он увидел Николь, которую яростно захотел, прямо сейчас, в её обтягивающем черном топике, испещренном стразами. Что было внизу — из-за стола не просматривалось. Сандо не замечал её подруг по сторонам, не глядел на них. Сидит тут, бухает, ржёт. Курва. И шланг этот ко рту подносит, берёт его в рот… Так лишь однажды она решила «сыграть на флейте» Сандо, незадолго до их расставания. Освободившись от большой доли смущения, влюбленная и готовая на эксперименты, она сползла на кровати вниз и, заигрывая глазами, разомкнула свои губы. Которые теперь выдували кольца дыма, и за ними следили чёрные хмельные очи, неразличимые под ресницами.
Он стоял и испепелял её глазами, пока она не почувствовала этого, и не отвлеклась от кальяна, чтобы посмотреть туда, где что-то ощутила, откуда шло не то тепло, не то иное неясное излучение. Их разделял столик, забитый выпивкой, и ещё метр шага Сандо, который он не сделал, чтобы на него не уставились подруги. Николь замерла, увидев его. Он уже давно стоял без движения. Теперь они остолбенели оба, не понимая, что чувствуют и что испытывают друг к другу. Подруги ещё что-то говорили, не сразу заметив, что Николь перестала их слышать, но позже замолчали, обратив внимание на незнакомца, с которым дочь Дзи-си невидимой связью превратилась в одну скульптуру. Ей показалось, что она его ненавидит, что хочет, чтобы он ушёл и исчез, но если бы выяснилось, что он мираж, и его здесь и не было — она бы разрыдалась. Если бы он не нашёл её, не пришёл сюда, наверное, завтра утром она умерла бы от любовной тоски, лихорадящей не находящее покоя тело, а сейчас ей страшно было поверить, что безнадёжная мечта осуществилась. И всё-таки ей хотелось бить его по непроницаемому лицу, орать, оскорблять и прогонять. Но только так, чтобы он никуда не ушёл, остался рядом, стерпел и увёл её отсюда куда-нибудь. Куда угодно, лишь бы с собой, навсегда. Наёмник душил свои собственные ощущения и повторял про себя, что любви тут не место, и он порвал эту связь, и восстанавливать её смысла нет — только делать девчонке больнее. А себе? «Я не испытываю боль, я давно разучился страдать» — сказал он уверенно в мыслях, но твёрдому внутреннему голосу как-то сомнительно верилось. Разучился страдать, да, но как избавиться от желания схватить эту блондинку — всё ещё блондинку, она не изменила себе! — и растянуть на столике, смахнув с него кальян, забравшись сверху. Сделав последний шаг, представ перед девушками, которые и так уже поняли, что он имеет какое-то отношение к ним, Сандо сказал в глаза Николь: