Таня, моя молоденькая тетка, прочитывает все мамины книги, ждет ее приезда так же, как мы с бабушкой, а пока мама в городе, Таня и на собрание вместе с ней мигом соберется, и обо всех событиях спешит узнать мамино мнение.
Однажды белый батистовый платочек, защищавший от солнца Танину голову, раз и навсегда куда-то затерялся, и его заменила красная, как у мамы, косынка, которая почему-то немножко смущает бабушку и уж совсем выводит из себя нашу соседку Эмилию Оттовну.
Вертясь возле взрослых, молча я примечаю, кто какими глазами смотрит на мою маму. У меня же к ней отношение особенное, не похожее ни на чье.
Если я попадаю в беду, то тяжесть этой беды зависит от того, сколько дней остается до приезда мамы. Если мама неподалеку, пусть хотя бы в одном городе со мной, то ничто не угрожает мне. Любую боль облегчат ее руки, в горести утешит спокойный голос, от ошибок удержит строгое участие.
ЭМИЛИЯ ОТТОВНА И ГОСПОДЬ БОГ
Но, представьте, наступил день, когда я узнала, что у моей мамы есть не только друзья, но и враги. И это было для меня жестокой неожиданностью.
Две женщины — новая квартирантка, мать Володи-Лунатика, и чопорная Эмилия Оттовна — сидят на крыльце и беседуют. Я сижу здесь же и завертываю в платок своего Кнопса: две руки, две ноги, а голова — обтянутый тряпочкой шарик с пуговицами вместо глаз. Женщины меня не замечают, я для них пустое место, хотя я — вот она, тут же на нижней ступенечке крыльца, почти касаюсь ног их. Володина мама только слушает — главный оратор Эмилия Оттовна, в пенсне, привязанном к уху черным шнурочком.
— За все беззаконие, за бесчинство большевиков они же и ответят перед господом нашим, — глухо твердит она. — Детей своих она забросила, не выполняет материнского долга. Они растут отвращенные от церкви. Отца этих детей, такого же нечестивца, господь бог покарал смертью в заточении. Она, эта большевичка, забыла о муках ада, которые ожидают ее на том свете. Забыла о том, что карающая десница подстерегает ее. За все, за все воздаст ей господь: за увечье моего Виктора, за тех людей, которые, имея свой кров и достаток, принуждены искать укрытия у чужих государей. И за нашего царя-батюшку покарает господь отъявленную большевичку.
Я еще не сразу понимаю, кому грозит эта жестокая кара, но чувствую, как что-то тяжелое начинает давить у меня где-то под ложечкой, где, по моим расчетам, находится сердце. Я с надеждой гляжу в лицо Володькиной мамы. Но она занята какими-то своими мыслями и еще меньше меня понимает, почему в скрипучем голосе Эмилии Оттовны столько ненависти.