Верхние полки купе примкнуты к перегородкам, и достаточно свободно, чтобы добраться до бездомного калеки, но напротив вошедшего в раж бригадира спокойно стою я и спиной прикрываю одноногого бомжа в некогда голубой тельняшке под грязной, рваной телогрейкой.
- Ты мне мешаешь, Старый! – возмущается Валек. – Дай я его ковырну, отойди, раз крови боишься! Или сам, может, хочешь, а? Давай тогда, обработай, сделай из него котлету!
Крови я не боялся, мало что ли хлюпал на ринге красными соплями, а виденного на войне хватит на десять таких как Валек. Ступор какой-то на меня нашел, просто стою памятником и молчу, лишь поморщился немного от всепроникающего мерзкого запаха.
Наш прыткий бригадир воспринял мою гримасу по-своему.
- Противно? Думаешь мне не тошно? Что поделаешь, все должны платить, Старый. Все! У этих попрошаек знаешь сколько бабла? Миллионы! Они по вечерам переодеваются в смокинги, садятся в «мерсы» и по казино с шалавами катаются! У них общак есть! Есть, я точно знаю! Я давно за ними смотрю! Деньги не пахнут, я возьму даже мятыми и рваными, мелочью возьму, ты понял Надо одного завалить, тогда другие сговорчивее станут. Башку отрежу и дружкам его покажу. Не можешь сам – продерни, дай я!
Звонко щелкает, выпуская узкое жало, выкидуха.
Так вот из-за чего затеяна эта операция. Я начинаю выпадать в осадок от тупости и жадности нашего предводителя. Совсем не потому, что я такой уж жалостливый и справедливый, на каждом шагу отказывающийся от падающих с неба денег, но такой поворот изрядно меня заводит.
Вопреки приказу бригадира не двигаюсь с места и как можно спокойнее говорю:
- Ты гонишь, Валек. Это простые, вонючие бомжи, нет у них никаких миллионов, у него вся рожа в болячках и ночует он не в отеле, а в старом вагоне.
- Ни хрена я не гоню! Я все сейчас у них выпытаю! Отойди, вальну я эту гниду!
- А вдруг нычку с общаком знает только он?
- Ни хрена подобного! Отвали, сказал!
Потом я сотни раз возвращался к этой ситуации, проигрывал в уме, как театральный артист ключевую сцену премьерной драмы, но так до конца и не понял своих собственных мотивов. Бывает сделаешь, после кумекаешь – нафига? Вот так и сейчас. Ну что за характер, оно мне надо?
- Тронешь его – зубы выбью, – говорю, опуская подбородок.
Рука с ножом недоуменно опускается.
- Ты чё, сынок, может попутал чего? – искренне и очень громко удивляется бригадир. – Он что тебе – родственник? Я сказал – в сторону, не то до кучи располосую, в натуре!
- Я тебе не сынок. Взял перо – бей, только учти – ходить тебе беззубым.
Слышу, как в соседних купе прекратилась возня. Позабыв об убогих бомжах, пацаны по-одному начали собираться к месту нашего с Вальком спора. Даже Сапун внезапно оклемался, подтянул на синий диванный дермантин единственную ногу и сжался в тугой комок, изобразив на лице подобие внимания. На лицах парней я без удовольствия прочитал нехилый интерес к происходящему, но принять чью либо сторону никто пока не решился. Меня это здорово успокоило.