– На это могут уйти годы, – предупредил его лекарь. – Я слышал об одной женщине, которая точно так же погрузилась в нескончаемо глубокий, подобный смерти сон. Она не ела, не пила, не старела. Вы будете стареть, стареть будут ваши друзья, лишь она, прекрасная и невинная, будет спать так же, как сейчас, и когда она, эта нераспустившаяся роза, наконец-то пробудится и увидит, как вы, дряхлые старики и старухи, умираете у нее на глазах, она поймет, что осталась одна-одинешенька в этом мире и вы предали ее, вы ее не спасли.
– Мы останемся здесь ради нее, – пылко поклялся Лука. – Пусть старые и больные, но мы будем здесь, чтобы приветствовать ее выздоровление со всей силой нашей невинной любви. И что с того, если нам суждено умереть, как только она, эта нераспустившаяся роза, восстанет ото сна.
Взгляд брата Пьетро, брошенный на лекаря, красноречиво свидетельствовал, что пожилому клирику подобная идея не показалась особо удачной. Двое мужчин развернулись к двери и вышли из комнаты.
– Он влюблен в нее? – тихо спросил знахарь. – Из ваших слов я понял, что он послушник. Но из-за любви к ней он совсем потерял рассудок.
Брат Пьетро, понизив голос, чтобы Лука ничего не услышал, произнес:
– Я ничего не понимаю. Более того, я уверен, что и он сам ничего не понимает. Все четверо из них очень близки, неразлейвода, но я и предположить не мог, что дело зашло настолько далеко и он воспылал к ней страстью. По правде говоря, я полагал, ему больше нравится другая. Но что я смыслю в молодых людях и их увлечениях? Вы сами все слышали, его слова выдают в нем влюбленного. Хуже ничего и придумать нельзя! Ему запрещено в кого бы то ни было влюбляться! К тому же она мусульманка, неверная. И все же я думаю, он любит ее. Да, боюсь, он действительно безумно в нее влюблен.
Заканчивался трудный день, солнце садилось, но танцоры, уже несколько долгих часов после кратковременного отдыха бежавшие вприпрыжку по дороге, и не думали замедлять шаг. Пронзительной джигой визжала скрипка, доносившаяся из-под нависавших ветвей, неумолчной скороговоркой бренчал бубен, и плясуны, словно на аркане, тащились за призывными звуками. Изольда, бледная, но суровая, решительно отбивала такт и кружила впереди всех, прямо за скрипачом. Никто в этой беснующейся кривляющейся толпе не видел, что в темно-голубых глазах ее стояли слезы, а щеки ее полыхали красными пятнами. А если кто и видел, то ему было совершенно все равно. Далеко позади них, по дороге, постепенно погружавшейся во мрак, крался, стараясь оставаться незамеченным, Фрейзе. Перебегая от дерева к дереву, от куста к кусту, он не сводил напряженных глаз с Изольды, уповая на то, что она споткнется, присядет на дорогу и танцоры пойдут дальше, но уже без нее. Он видел, что она устала, но ноги ее, похоже, жили собственной жизнью и увлекали ее вперед и вперед, не давая ей остановиться.