Писать Паленову особенно было некому, и он начал сочинять послание своей дальней тетке, которая состояла в каком-то родстве с бабушкой, уже вывел: «Многоуважаемая Надежда Васильевна, живу я хорошо, а можно сказать, отлично», как его дернул за рукав парень из их второй смены башенных комендоров, Семен Катрук, и молча кивнул головой.
Паленов внутренне похолодел, поняв, что его вызывают в курилку, но сделав вид, что чрезвычайно занят и поэтому ничего не замечает, и продолжал писать, отступив с новой строки: «Ребята вокруг меня хорошие, а можно сказать, что есть среди них и отличные».
— Пойдем, — грубовато-льстиво сказал ему Семен Катрук.
— Куда? — спросил Паленов, отрываясь от письма и делая вид, что ничего не понимает.
— Там парни ждут.
— Какие парни?
— Будто не знаешь.
— А если не знаю?
Катрук лениво усмехнулся толстыми негритянскими губами, которых, казалось, у него очень много.
— Так и передать?
Паленов молча собрал бумагу, завинтил пробку на пузырьке с чернилами, спрятал все в тумбочку, поправил под ремнем голландку — в отличие от матросов, принявших присягу, юнги еще забирали голландки под ремень, как гимнастерки, — и пошел вслед за Катруком, противясь своей покорности и понимая, что и противиться не может, и противится зря, потому что иного выхода у него нет.
В курилке уже собралось человек пятнадцать, в основном из первой смены башенных комендоров, в которую подобрали парней постарше. По окончании школы им исполнялось по восемнадцати лет, они должны были принять присягу и выйти на флот матросами. Уже теперь им шел по продовольственному аттестату табак, все они курили, многие отпустили усы. Вторую смену, в которой было много мелкоты, они сплошь и рядом использовали в своих корыстных целях. Старшины знали это, но смотрели сквозь пальцы как на невинные проказы великовозрастных бурсаков.
— Ну, ты, — сказали Паленову в курилке, — ты понял, зачем тебя сюда вызвали?
— Нет, — ответил Паленов, решив постоять до конца, если парни из первой смены начнут над ним изгаляться. — Я сам сюда пришел.
— Сам?
Тогда Катрук выступил вперед и все тем же лестным голоском, явно потрафляя собравшимся, пропел:
— Старшие, это я привел, по вашему приказанию.
Семен Катрук был во второй смене, но все время пропадал в курилке, где в свободное время околачивались старшие, выполняя их поручения по мелочам, за что те покровительствовали ему и платили табаком. По понятиям юнг, Семен Катрук был «шестеркой», и его следовало бы бить, но делать это никто во второй смене не решался — за ним стояли старшие.
— Слушай, ты, — опять сказали Паленову. — Из-за тебя нас нынче все утро валяли в грязи, а потом, как розовым поросятам, велели петь всякие веселые песни. Ты понял это?