Ровесники. Немцы и русские (Авторов) - страница 49
Речь шла всегда об одном: отец должен был поехать с семьей в далекую Россию, чтобы работать там как ученый физик-атомщик. Никогда не говорили «в Советский Союз». «Мы едем в Россию» – шептали в семье. Возможно, вечный голод, стесненные жилищные условия на старой ниточной фабрике в Роннебурге и чувство чужеродности в этом городе повлияли на отношение к происходящему. Но мы, дети, не обращали большого внимания на события. Мы беспокоились только, видя валяющиеся страницы из старых журналов с клеветническими изображениями России и успокаивали себя тем, что теперь там совсем по-другому. Но в целом приключение в неизвестной стране не представлялось нам в очень уж мрачном свете. Однажды отец исчез и вернулся через несколько недель потолстевшим и с животом, видимо, из заключения в дрезденской камере.
Он официально объявил: «Мы едем в Россию».
«Когда?»
«Узнаете!»
«А куда?»
«–»
«Насколько?»
«–».
Появился Полянский, мужчина, который должен был давать нам первые уроки языка в далекой России. Позже мы узнали, куда едем: поселок назывался Обнинское, который через много лет превратился в город с названием Обнинск. И с этого момента мы стали называть себя русскими.
Корнелиус Беттина Клеменс
Детство
Кто же это «мы»?
Корнелиус, год рождения 1933, и два воскресных близнеца Беттина и Клеменс, год рождения 1935 – три ребенка от брака Карла Фридриха Вайсса (по кличке КФ), родившегося в 1901 году, и Хильдегард, девичья фамилия Иоахим, родившейся в 1900 году. И еще сестра матери Кристина, по прозвищу Тунтун, которая примкнула к нам из Берлина.
Мы считали себя мало похожими друг на друга, и лишь позже наши дети и внуки будут все время удивляться сильному семейному сходству. Особенно близнецы были очень разные. Я всегда искал близость к моей не очень нежной матери. Часто я прерывал игру в садике, бежал в дом, искал мать и, увидев ее и лишь крикнув: «Мама!», возвращался обратно. У Беттины и Корнелиуса всю жизнь были трудности с суровой матерью, в особенности Беттина страдала от ее официального и неласкового обращения.
Меня всегда занимал вопрос, что же такое «воспоминания», насколько глубоко перемешаны собственные воспоминания с фантазией и услышанным. Но кое-что я помню, пожалуй, как однозначно пережитое. Так, я вижу себя стоящим у пианино, положа руки на его край, и с восхищением внимательно слушающим музыку, которая извлекалась проворными руками пианистки, репетиторши матери. Я вижу комнату, мебель, я слышу музыку, вспоминаю еще неясное чувство счастья, не помню только лица женщины.